Румынский национализм начала XX в.

* * *

С формированием румынской буржуазной нации, с завоеванием государственной независимости и наступлением эпохи империализма имманентно присущий буржуазной идеологии национализм претерпел в Румынии значительные изменения. В период перехода от феодализма к капитализму и выполнения насущных национальных задач он заключал в себе прогрессивный заряд большого исторического значения. Под флагом возрождения народа, борьбы против иноземного гнета, объединения Дунайских княжеств шел процесс смены феодальной

389

формации капиталистической. В сознании современников он облекался в национальную форму, выступал как движение за национальную свободу и суверенитет Общедемократическое содержание, существующее «в каждом буржуазном национализме угнетенной нации»(46), проявлялось в Дунайских княжествах в эпоху революции 1848 г и их объединения своеобразно и ярко.

Но следует помнить и другое ленинское указание: «Для буржуазии требование равноправия наций очень часто равносильно на деле проповеди национальной исключительности и шовинизма, очень часто совместимо с проповедью разделения и отчуждения наций»(47). Уже на упомянутой ранней ступени национализм румынской буржуазии следует рассматривать в диалектическом единстве противоположных черт В целом он еще носит прогрессивный характер, но наряду с этим в нем заложены элементы шовинизма, прикрывающие стремление румынской буржуазии распространить свое господство на нерумынские народы. Печальный пример своего рода «единства противоположностей» представляет мировоззрение Симиона Брэтиану, соединявшего передовые по тому времени взгляды по ряду социальных и политических вопросов, признание равноправия наций в теории — с борьбой за гегемонию румынской буржуазии в Трансильвании.

После объединения княжеств радикалы, продолжая прогрессивные традиции буржуазного национализма, поддерживали освободительную борьбу соседних народов — болгарского, сербского, венгерского, польского А наряду с этим жонглирование конституционными свободами не мешало творцам Румынского королевства лишать проживавшие в нем национальные меньшинства элементарных прав Болгары, сербы, украинцы, русские, армяне и думать не могли о том, чтобы обучать своих детей на родном языке Негодуя по поводу мадьяризаторской политики венгерских властей в Трансильвании, олигархия жестко и неуклонно проводила «дома» курс на румынизацию Нерумынское население вошедшей в состав Румынии в 1878 г Северной Добруджи на десятилетия лишили избирательных прав В 1913 г был

(46) В И Ленин Поли собр. соч. т 25, стр 275
(47) Там же, стр 145

390

осуществлен захват болгарской Южной Добруджи В ней ввели неприкрытый полицейский режим — и все это под флагом «мирного слияния с новым отечеством» (48).

Эпоха реформ не коснулась многочисленного еврейского населения, евреи были лишены гражданских прав Юридически они считались у себя на родине иностранцами, хотя бы десять поколений их предков жили здесь От этих порядков не слишком страдали крупные предприниматели, торговцы и банкиры еврейского происхождения— деньги и связи помогали им отстаивать свои интересы При желании и нужде они без большого тру да, «за особые заслуги», добивались парламентского акта о натурализации Но масса, очень значительная особенно в Молдове, еврейских ремесленников, мелких лавочников, владельцев крошечных мастерских тяжело страдала от национального гнета Она несла все обязанности — платила налоги, отбывала воинскую повинность, но избирательных прав не имела И, главное, румынская олигархия систематически стремилась направить социальное недовольство городской мелкой буржуазии, крестьян и отсталых рабочих в антисемитское русло.

Черносотенные нравы в стране, упорно выдаваемой за светоч цивилизации на Балканах, смущали даже многотерпеливый «концерт» великих держав Берлинский конгресс в 1878 г предложил румынскому правительству предоставить всем жителям равноправие Бухарестский парламент с редким для него единодушием выступил против.

Если внутри страны национализм нес вполне определенную социальную нагрузку, то во внешней политике он служил идеологическим знаменем, прикрывавшим растущую экспансивность румынского капитала Едва встав на ноги, румынская буржуазия стала думать о территориальном расширении Визит И Брэтиану в Берлин и последовавшее за ним вхождение в группировку Центральных держав явились первым опытом по этой части (49).

В отличие от славянских стран, в буржуазных кругах Румынии не существовало течения, ориентировавшегося

(48) Проект организации государственной власти в Южной Добрудже —АВПР ф Политархив д 699 п 77—80
(49) См стр 217 настоящей книги

391

на Россию. Буржуазно-помещичьи круги Румынии раздували шовинистические настроения и проповедовали идеи расового превосходства Буржуазные ученые, как правило, упрощали процесс формирования своего на рода, преуменьшая влияние при этом славянских элементов и проводя прямую линию от древних даков и римских завоевателей к современным румынам Тревожное предупреждение M Когэлничану — пуще огня остерегаться латинизаторской мании(50) было предано забвению.

Прошло всего полвека со времени революции 1848 г Тогда радикальная ее часть возвысилась до призыва к сотрудничеству народов против средневековой тирании В 1848 год она вступила как передовой класс, носитель социального прогресса, во всеоружии идей свободы, равенства и братства. Новое, двадцатое столетие румынский капитал встретил, занимая почетное место на объединенном троне буржуазно-помещичьей олигархии и стремясь распространить свое влияние за пределы страны И националистическая идеология явилась верной служанкой этих устремлений.

Олигархия, не располагавшая достаточными ресурсами для осуществления экспансии собственными силами, подряжалась на роль стража западной цивилизации на «варварском» славянском востоке Европы С этой целью в течение целого столетия, вплоть до 1944 г, в голову обывателя начиная со школьной скамьи вбивали мысль о превосходстве над окружающими и прежде всего славянскими народами История отношений с Россией искажалась; значение громадной помощи, оказанной в процессе освобождения от турецкого ига и завоевания национальной независимости, предавалось забвению, а такие моменты, как участие царских войск в подавлении революции 1848 г в Валахии, раздувались При этом отождествлялись царизм и русский народ(51).

В общем русле русофобства плыла, за редкими исключениями, и буржуазная историческая наука Приходится констатировать, что даже такие серьезные ученые, как А Д Ксенопол, Раду Росетти, выполняя вполне определенный социальный заказ, склонялись перед этим поветрием, доказывая «пагубность» сотрудничества с

(50) См стр 93 настоящей книги
(51) АВПР, ф Политархив, 1904—1914, д 1053, лл 62—63,

392

Россией в прошлом и принижая значение русско-турецких войн(52). Правда, когда обстановка изменилась и румынская буржуазия думала вступить в войну на стороне Антанты, тот же Ксенопол писал «Наша независимость выросла и созрела под русской защитой и с ее помощью расцвела на болгарских полях в 1878 г»(53).

Нужно отметить с сожалением, что долгие десятилетия никто не давал отпора насаждавшему буржуазно-помещичьими кругами русофобству Единственная подлинно прогрессивная партия, социал-демократическая, вплоть до февраля 1917 г не разобралась в сущности и всемирно-исторической значимости происходивших в соседнем государстве революционных процессов Сильное влияние разработанной К Доброджану-Герей теории «социализма в отсталых странах» приводило к ожиданию прихода новой эры с Запада С усердием, достойным лучшего применения, социал-демократическая пресса пережевывала заплесневелый тезис о «русской угрозе» То обстоятельство, что за Россией официальной, царской, стоит Россия молодая, революционная, учитывалось мало, исторические традиции давнего сотрудничества двух народов для упрочения новых, революционных связей не использовались В 1914 г Христиан Раковский признавал, что олигархии не удалось насадить в широких слоях народа чувство неприязни к России «У нас существует и русофильство у крестьянства такое же, как у крестьянства Трансильвании и Болгарии Крестьянские массы сохранили чувство признательности к России», как к «своей освободительнице от турецкого ига»(54).

Буржуазно-националистические тенденции в Румынии усилились в годы, предшествовавшие вступлению в первую мировую войну, когда румынский капитал определял свою внешнеполитическую ориентацию. Выбор пал на Антанту не только по причинам военно-стратегическим и экономическим, определенную роль в решении сыграл идеологический фактор, а именно, возможность воспользоваться нерешенностью нацио-

(52) A D Xenopol Războiaiele dintre ruși și turci și inriurea lor asupra țarilor române, v II Iași, 1880, p 372
(53) «Adevărul», 20 XI 1914 «Lupta zilnică», 21 X 1914

393

нального вопроса на Балканах. В. И. Ленин писал, что «громадные (по сравнению со—всем числом представителей данной нации) количества румын и сербов живут вне пределов «своего» государства, что вообще «государственное строительство» на Балканах в направлении буржуазно-национальном не закончилось даже «вчерашними», можно сказать, войнами 1911—1912 гг.»(55). Эту жгучую, волновавшую широкую общественность проблему, румынская олигархия стремилась обратить себе на пользу. В Трансильвании, Восточном Банате, Южной Буковине, областях, населенных по преимуществу румынами и входивших в составе Австро-Венгрии, как и в самой Румынии, проявлялась тяга к объединению. Буржуазия и помещики надеялись воспользоваться этим в своих интересах, выступив в маске патриотов, ратующих за осуществление национального идеала в ходе войны против Габсбургской монархии.

Н Объединение румынских земель мыслилось по-империалистски. Правящий Бухарест мечтал в то время о том, чтобы занять господствующее положение на Бaлканах стать своего родя арбитром между небольшими государствами беспокойного полуострова. После захвата болгарской Южной Добруджи алчные взоры боярских потомков и владык капитала устремились на земли, населенные не только румынами, но и украинцами, сербами и венграми. Правительство и оппозиция, либералы и консерваторы всевозможных оттенков состязались в стремлении заполучить как можно больше. Зал парламента оглашался откровенно экспансионистскими речами Сенатор Г. Добреску провозглашал «право» румынских правителей на преобладающую роль на Балканах(56). А его коллега Тома Ионеску, ректор Бухарестского университета, объявил, что Трансильванню следовало бы занять ради ее стратегического и экономического положения даже в том случае, если бы румынское насе-ление там не преобладало(57).

Так национальный вопрос в старой Румынии использовался в шовинистических целях. Как писал В. И. Ленин

(55) В. И Ленин. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 355.
(56) «Desbaterile senatului», 1915—1916, р. 22.
(57) Ibid., p. 38.

394

«в Румынии и Болгарии буржуазия одержима из: местной страстью к завоеваниям и аннексиям...»(58)

* * *

Конечно, и в XX в. мировоззрение некоторых идеологов националистического направления не поддается однозначной оценке. Нельзя изобразить в одном цвете научное и общественно-историческое наследие Николае Йорги (1870—1940 гг.).

Йорга — вершина румынской буржуазной исторической науки. Его эрудиция казалась необъятной, а его творческие способности — неиссякаемыми. За семьдесят лет своей жизни он написал сотни книг. Его внимание привлекали и Запад, и Восток. Он - автор монографий и курсов по истории Византии, Османской империи, Франции, Англии, Австрии, Италии, международных отношений (в особенности на Балканах), исследований по истории дунайского вопроса и крестовых походов. Пули фашистов-железногвардейцев оборвали жизнь Йорги. когда он работал над «Историологией человечества». Но прежде всего и больше всего он трудился на поприще отечественной истории. Экономика, политика, общественные движения, литература и искусство — всем этим столь различным явлениям он посвятил многочисленные исследования, Йорга — автор нескольких общих курсов истории своей родины, из которых последний, десятитомную «Историю румын», он завершил незадолго до кончины.

В отличие от Ксенопола Йорга не проявлял особой склонности к теоретическим изысканиям и историко-философским исследованиям: «Я никогда не был и не стремился стать философом»,— свидетельствовал он сам. Но многолетние занятия над источника-ми, создание широких обобщающих трудов толкали его к поискам закономерностей в истории. Йорга отмежевывался от тех своих собратьев по перу, которые усматривали свою задачу в «фиксации фактов, в попытке установить только ближайшие, наиболее различимые связи» (59).

(58) В. И. Ленин. Поли. собр. соч , т. 30, стр 337.
(59) N. lorga. Generalități cu privire la studiile istorice Buc, 1944, p. 181, 188.

395

«Политическая история,— писал Иорга,— уже не представляется нам цепью биографий, собранием династических портретов, житий святых, жизнеописаний литераторов и артистов, перечислением торжеств либо летописью войн, хронологическим каталогом, справочником известных событий или дипломатическими записками Точно так же история культуры не сводится к старой истории нравов, которая должна исчезнуть со страниц серьезных исследований» (60).

Йорге было присуще стремление подняться над этим прагматическим подходом, он ищет в истории ее константы «Факты не существуют сами по себе и для себя, их появление объясня-ется могучим, постоянным, глубоким воздействием великих сил, проявлении которых эти факты являются» (61).

Каковы же эти могучие и великие силы, определяющие, с точки зрения Йорги, судьбы человечества.

Йорга не был чужд признанию определенного воз действия материальных условий на исторический процесс, но он ограничивал эти условия торговлей, потреблением, денежным обращением и налогами; решающего влияния способа производства на эволюцию человечества в целом он не признавал и считал движущей силой истории развитие духа, точнее — духовной среды, присущей данному обществу «Вопреки мнению людей близоруких либо заинтересованных,— писал он,— не видящих или не желающих видеть ничего помимо материального фактора в социальных акциях, духовное начало доминирует надо всем Именно это духовное начало не раз побуждало народы действовать вопреки собственным интересам и даже устремляться к собственной гибели» (62).

На склоне дней своих, выступая в Цюрихе на международном конгрессе историков (сентябрь 1938 г), Йорга сводил постоянные факторы к трем- земле, расе и идее(63) Нельзя сказать, чтобы материальная сторона здесь отсутствовала Но Йорга обращался не к способу производства, не к развивающимся в диалектическом

(60) N Iorga Op cit, p 91
(61) Ibid , p 88—89
(62) Ibid , p 252
(63) Ibid , p 254

396

противоречий производственным отношениям, и вырывал из общей связи самое стабильное из средств производства, землю, «привязывал» к ней крестьянина и обнаруживал на протяжении тысячелетий почти неизменную рутину в земледелии И двигателем истории у него оказывалось духовное начало «В отличие от всех прочих элементов,— пишет о мировоззрении H Йорги румынский философ Л Марку,— «историческое постоянство идей», проявляющееся в виде «состояния духа», является первой «движущей силой любой исторической эволюции »(64) Духовное же начало включает такие компоненты, как особые свойства расы и чувство национальной общности.

Национальная идея, по Йорге, пронизывает всю историю. Нацию Йорга считал, полностью отказываясь от исторического подхода, вечной и незыблемой категорией Здесь его националистическая доктрина вступила в противоборство со множеством на-копленных фактов, наблюдений и частных обобщений, мешая объединить их в единую стройную систему,—написав тысячи работ, Йорга так и не создал цельной исторической концепции, оставшись эклектиком.

«Для H Йорги,— пишет современный румынский исследователь В Нетя,— Румыния всегда была одной и той же и единственной, творением «людей земли», отмеченным «печатью Рима» Опираясь на свой язык, на традиции предков, на разностороннюю созидательную силу своих сынов, она являлась неодолимым и неприкосновенным очагом румынского народа» (65).

В идеалистическую схему этой никогда не существовавшей единой, неповторимой и неизменной Румынии вгонялись все многообразие и противоречивость отечественной истории Классовой борьбе в ней не оставалось места Дунайские княжества появлялись не как феодальные образования, а как «создание всего народа, не знавшего классовых различий»(66)

(64) L Я Marcu Nicolae lorga și filozofia istoriei — «Revista de filozofie», 1966, N 12, p 1517
(65) V Netea Nicolae lorga, istoric al unității naționale — «Studii», 1965, N 6, p 1413—1414
(66) N lorga Doctrina naționalistă — «Doctrinele partidelor politice» Buc, 1924, p 32

397

«Прекрасна была страна, основанная Крестьянами,— восторгался Йорга,—в которой и сам князь был., крестьянином» (67). «Великое преимущество Румынии» Йорга усматривал в том, что она не пережила революции, подобной французской События 1848 г были, с точки зрения историка, лишь мимолетным эпизодом — у молодежи бурлила кровь, вот она и вздумала подражать чужеродным образцам(68).

Смысл исторического процесса сводился прежде всего к становлению и укреплению нации Но нация выступала у Йорги не как живой и развивающийся в диалектическом противоречии социальный организм, а в первую очередь как этническая общность Процесс ее формирования и консолидации упрощался и обеднялся Единство румынского народа в глазах Йорги воплощала старо-заветная деревня «Великим представителем объединения румын являлся тот чабан, который, распевая песни, пас овец на румынской земле...»(69),— восторженно восклицал он.

Не умаляя вклада крестьянства в формирование буржуазной нации — оно выступает хранителем этнических признаков- языка, традиций, верований и участвует в их развитии,— следует подчеркнуть, что процесс образования наций состоит из множества компонентов. Это— и создание экономической общности, в чем буржуазия играет основную роль; и складывание национальной культуры. И ход истории определял не овцепас, этот символ не-торопливой деревенской жизни, а социальные и классовые явления, от которых Йорга отмахивался «...Не надо стремиться научить народ тому, чего он не знает; приблизимся же, как смиренные ученики, к тому, что народ знает лучше нас»(70),— призывал Йорга. И речь шла здесь не о веками накопленной в народе мудрости, не о его трудовых навыках, не о его песнях и легендах Нет, Йорга призывал учиться у народа национализму. Он возводил на народ напраслину, утверждая, будто истоки националистических взглядов уходят в гущу народных масс Пожарами восстаний они засви-

(67) N Iorga. Doctrina naționalistă, p 33
(68) N. Iorga. Istoria românilor, v IX Buc, 1939, p 164, 131
(69) «Studn», 1965, N 6, p 1415
(70) «Doctrinele partidelor politice», p 31

398

детельствовадй в историй свою позицию в социальном вопросе, которая не имела ничего общего со взглядами Йорги, ставившего «солидарность нации» превыше все го: «..Если интерес какого-либо класса выходит за рамки национальной солидарности, то этот элемент необходимо подавить безо всякой пощады, ибо никакая нация не может жить иначе, как в условиях солидарности всех классов...» (71)

В мировоззрении Йорги пролегает глубокая борозда, как чело-век и публицист — он возмущался, видя окружавшие его произвол и жестокость, сочувствовал угнетенным; как политик и мыслитель он оказывался не в состоянии сформулировать сколько-нибудь целостную социальную программу; националистическая доктрина душила в зародыше его добрые намерения «По нашей концепции,— провозглашал H Йорга,— все классы, все элементы нашей нации составляют единое тело с единой жизнью, из которой проистекает жизнь всех органов» (72).

Сочувствие Йорги крестьянам, желание облегчить их трудную долю проявились в тяжелом 1907 г. Он публикует в своей газете «Нямул ромынеск» («Румынский народ») обличительную статью «Господи, помилуй»- «Помилуй, господи, тех, кто трудится как раб, кто жил несчастной, животной жизнью, страдал от обмана, терпел издевательства, помилуй их за всю их страдальческую жизнь, помилуй их за тот миг отчаяния, когда они поднялись, проливая на улицах не человеческую кровь, а ракию, которой их стравливали. Помилуй, господи, солдат, которые, подчиняясь приказу, расстреляли своих братьев, взяв на себя самый большой грех, который может обременить человеческое сердце. Не милуй, господи, бессердечного иноземца, который сотни лет высасывал соки, а ныне жаждет крови, не милуй разрушителей земли и хозяйства, подлецов, обманывающих женщин, не милуй, господи, наглых и глупых угнетателей, которые не знали и не знают, что значит понимать, любить, защищать или просто щадить людей

(71) Ibid , p 40
(72) Ibid , p 413

399

одного с ними племени и закона, безвольных и обожравшихся политических шутов; не милуй, господи, тупых, продажных и погрязших в бюджетных оргиях правителей...» (73).

Консерваторы сочли эту статью преступлением; сам Йорга всерьез опасался за свою жизнь, и какое-то время его охраняли студенты.

Избранный тем же летом в парламент, Йорга, единственный из депутатов, поднял голос протеста против зверств карателей. «Наше восстание явилось прежде всего криком голода и возмущения, а не акцией неких злоумышленников, ...стремившихся уничтожить Румынию». «Бесспорно, что при подавлении были совершены преступления, что существуют лица, ответственные за них, которых можно отдать под суд и наказать»(74).

Но и в эту пору высшего взлета публицистической деятельности Йорги легко обнаруживаются лимиты его мировоззрения. Он негодует, возмущается, объявляет предложенные правительством реформы «не имеющими никакой ценности». Но что же он предлагает?

Йорга требует «радикальной переделки всей администрации страны... Администрации в подлинном смысле этого строя у нас нет; отсутствие такой администрации явилось причиной недавних восстаний»(75). Иными словами, Йорга выступает не против системы, а против форм управления. Он вовсе не на стороне повстанцев в 1907г., он — за их подавление, но «добрым словом», без или почти без кровопролития(76).

В аграрном вопросе основанная Йоргой национал-демократическая партия не выходила за рамки реформы 1864 г. и, как пишет современный румынский исследователь А. Иордаке, «твердо стояла на защите неприкосновенности крупной земельной собственности, боролась с крестьянским движением, отличаясь от партий господствующих классов лишь формой выражения своей политической доктрины»(77).

Позитивная программа Йорги, помимо оздоровления администрации, включала один пункт: всеобщее избира-

(73) «Neamul românesc», 8.111 1907. n «Desbaterik adunării deputaților», 25.X1 1907, p. 21.
(75) Ibid, p. 20.
(76) Ibid., p. 21.
(77) A. Iordache. Viața politică în România, p. 40.

400

тельное право. Трактовалось оно, однако, весьма ограничительно. Выдвигавшийся партией тезис «Румыния для румын» лишал политических прав евреев и других «иноземцев» в собственной стране.

Правда, Йорга не ратовал за ассимиляцию и румынизацию. Он выступал против деления народов на цивилизованных и варваров и признавал право каждого на свою книгу и свою школу, но и не мешал проведению румынизаторского курса в стране.

Консервативные стороны мировоззрения Николае Йорги, его национализм и крайняя умеренность в социальных вопросах сделали возможным его сотрудничество с самыми махровыми силами реакции, увенчавшееся формированием им кабинета министров в 1931 г. Но, когда Йорга увидел отвратительные проявления расизма в гитлеровской Германии, когда над Европой и его родиной нависла угроза нашествия, он поднял голос протеста. В ноябре 1940 г. семидесятилетний ученый был увезен из собственного дома фашистскими бандитами из «железной гвардии» и зверски убит.

* * *

Ярчайшим показателем кризиса общественно-политической мысли господствующих классов Румынии в XX в. явилось то, что концепции теперь составлялись их представителями преимущественно на базе национализма при более или менее решительном отметании тех экономических, социальных и политических идей, которые составляли строительный материал прежних теоретических построений. Эти концепции роднит взгляд на нацию как на высшую и внеисторическую категорию, в рамках которой общественные различия стираются либо отступают на второй план.

Показательны в новом столетии судьбы жунимизма. Основатели этого течения «в лучшие свои годы», в пору формирования жунимистской идеологии, при всей консервативности общественно-политических взглядов националистами не были. К XX в. их теоретический потенциал иссяк. В 1907 г. они уже не теоретизировали, а горой стояли за помещичью собственность Второе же поколение жунимистов проявило себя прежде всего на поприще национализма.

401

Глашатаем этих «новых веяний» выступал Константин Рэдулеску-Мотру, руководитель кафедры, психологии Бухарестского университета, философ-идеалист, последователь «энергетизма» Вильгельма Оствальда, этого, по определению В. И. Ленина, «крупного химика и мелкого философа»(78), пытавшегося избег-нуть «неминуемой философской альтернативы (материализм или идеализм) посредством неопределенного употребления слова «энергия»» (79).

К. Рэдулеску-Мотру задался целью показать жизненность кон-сервативных принципов в XX в и приверженность к ним собст-веннического крестьянства. Начинает он с философских обобщений. Мотру по-новому поставил прежний жунимистский тезис о разрыве между формой и содержанием, которые рисовались ему в виде двух понятий — цивилизации и культуры. Культуру развивает сам народ на основе своей этнической общности и «духовного единства». Она представляет «гармонию духовных ценностей, из-вестных и ценимых всеми членами общества» (80). Цивилизация, с точки зрения Мотру, охватывает совокупность внешних факторов, как материальных, так и идеологических, и может оказать на народ лишь поверхностное воздействие: «Характерное отличие между культурой и цивилизацией состоит в том, что первая проникает в глубину народа, в то время как цивилизация остается на поверхности. Цивилизация — лишь одежда на теле; культура же представляет покоящиеся в душе народа ценности»(81)

Не всякий народ может достичь совершенства, утверждает Мотру. И тут его расизм выступает неприкрыто «Некоторые на-роды. обречены по причине своей расы никогда не подняться до подлинной культуры. Так, представители желтой расы, скажем, китайцы, несмотря на свою древность, далеки от постижения культурных ценностей »(82).

(78) В И Ленин Поли собр соч, т 18, стр 284
(79) Там же, стр 286
(80) С Rădulescu-Motru Cultura româna și politicianismul Buc, 1910, p 79—80
(81) Ibid , p 92—93
(82) Ibid . p 88

402

Культуру философ ставил решительно выше цивилизаций, "которая заимствовалась народами, очевидно, не понимавшими всей ее никчемности, с быстротой, пугавшей Мотру: она «возбудила аппетит до того, как появились средства для его обуздания, она приучила вкушать от незаслуженных плодов". Очагами цивилизации Мотру объявлял исключительно «могущественные страны Европы», а самой распространенной формой приобщения к ней считал... колониальную зависимость. Англия, например, поглощена распространением цивилизации «в сфере своего влияния». От нее не отставали другие державы: «Европеец взял на себя заботу о том, чтобы негр в Африке и монгол в Азии, с их согласия или без него, были вовлечены в цивилизацию».

А по мере того как «приумножаются народы, расстающиеся с варварством и обряжающиеся в одежды цивилизации,— открываются новые рынки для народов, занимающихся экспортом»(83). Цивилизация рисуется философу этаким всепожирающим индустриальным Молохом: «Заводы цивилизации постоянно находятся в поисках рынков для своей продукции. Без нее не процветает промышленность и не идет торговля».

И здесь становится ясным общественный смысл антинаучного и искусственного деления материальных и духовных ценностей на внешние и внутренние, сетований философа по поводу «несчастных маленьких народов», оказавшихся жертвами цивилизации. Он сводится к стремлению спасти Румынию от вторжения всего иноземного: техники и мысли, учреждений и нравов, социальной структуры и революционных идей Румыны. объявляет Рэдулеску, должны идти своим путем, ибо не схожи этнически и духовно со всеми прочими народами При этом первую роль в духовном формировании румын он отводит религии- «Румынский народ, который свободно воспринял и боролся за религиозные концепции православной церкви, показал тем самым, что в своих инстинктах он глубоко отличен от народов Западной Европы»(84). Поэтому он не должен заимствовать европейскую цивилизацию и копировать капиталистическую систему.

(83) Ibid , p. l06, 107, 108.
(84) Ibid., p. 109.

403

Рэдулеску-Мотру нигде не употребляет слово застой. Но на деле он всеми своими философскими и социологическими трудами утверждает и прославляет незыблемость боярской усадьбы: «Неодолимой силой, сцеплявшей наш социальный строй во все времена, является крупная земельная собственность»,— твердит он(85); помещикам и в будущем отводится великая роль: Рэдулеску-Мотру пишет о «потенциальных возможностях крупной сельской индустрии, единственного источника, который может обогатить нашу страну». С другой стороны, она является «рычагом социального отбора, крепостью, которая защитит нас от утопий аграрного социализма, таящего столько соблазнов для воображения нашего народа, частично познавшего общинные институты славянского мира» (86).

Программа ясна: Рэдулеску-Мотру .сохраняет верность старым жунимистским идеалам, заключавшимся в обновлении феодального землевладения, в превращении его в товарное юнкерское хозяйство, в сохранении власти в руках боярских потомков. Подобно своим предшественникам, он не отметает с порога прогресс, a ставит его на службу консервативным идеалам Он выступает против представления о своих единомышленниках как о ретроградах: неверно, мол, что они стоят за деревянный плуг и телегу, «Консерваторы,—пишет Мотру,— не против прогресса, а против его фальсификации при помощи мистических концепций» (87).

Каков же должен быть, по Мотру, истинный путь развития общества? Консерваторы, по его словам, не изобретают парадизов Они твердо стоят на почве реальности и не смешивают ее с утопия-ми. Опыт прошлого они кладут в основу своей политики, избегают экспериментов и считают обязательным признание определенных принципов. Таковыми являются «семья, собственность и авторитет государства, основывающиеся на христианской морали». Если общество придерживается этих принципов, оно

(85) C Rădulescu-Motru. Op cit, p 158
(83) Ibid, p 245, 246
(87) C Rădulescu-Motru Concepția conservatoare și progresul — «Doctrinele partidelor politice» Buc, 1924, p 57

404

«управляется в согласии с логикой, внутренне присущей природе и общей для нее»(88). В отличие от первого поколения жунимистов Мотру не третирует с грубой откровенностью «плебс» — не те времена. «Ныне консерваторы борются не против народа,— разглагольствует философ,— а действуют во благо ему. Они находят прочную опору в сознании толпы»(89). Ссылается при этом Мотру на изложенные им принципы (семья, собственность, религия и государство), которые-де никак не носят классового характера.

Румынский капитализм давал сколько угодно возможностей для критики, в том числе и справа. Мотру пишет о столетии беспробудной народной нищеты; о введений на бумаге всех мыслимых свобод, и о попрании всех их в жизни, обращается даже к светлой памяти Николае Бэлческу, мечты которого были «растоптаны тяжелым копытом банковского капитала»(90). Остались либеральная фраза и узда для народа.

На основе этого опыта Мотру перечеркивает саму идею прогрессивности капиталистического строя на определенном этапе исторического развития. Он опровергает руссоистскую идею общественного договора и народного суверенитета вообще Государство нельзя построить по воле большинства, утверждает Мотру Суверенитет имеет более глубокие корни, нежели стремление массы; он «уходит в прошлое и предвосхищает будущее». Подписав контракт, можно создать торговую компанию, но государство — никогда «Фундаментальные институты государства органически вырастают из глубины социального инстинкта, из традиций и чувств, находящихся часто в противоречии с интересами момента» Поэтому попытки «учредить государство на основе воли большинства граждан» всегда приводили к «пролитию крови и анархии»(91). Реакционная суть этих построений очевидна «Анархии» (каковой, в его понятиях, являлась революция) философ страшился Демократия, даже буржуазная, внушала ему глубокое недоверие, ибо выражала будто бы «лишь намерения, а не действительность»

(88) Ibtdem
(89) Ibid , p 52
(90) «Doctrinele partidelor politice», p 61
(91) Ibid , p 54, 55

405

Мотру собирался защищаться от нее с помощью средневековой абсолютной монархии: «Там, где есть наследственный монарх, существует справедливое равновесие между борющимися сила-ми; там противники не давят друг друга»(92). Необходимо лишь дать королю свободу рук. От «излишеств» парламентарного строя Мотру предлагал избавиться учреждением верхней палаты, способной «сопротивляться колебаниям общественного мнения». В социальном плане Мотру искал опору в сельской верхушке, делая ставку на собственнические и охранительные настроения кулачества(93).

Таким предстает перед нами политический и социальный строй на основе «духовного единства» народа, «румынизма» и верности догматам православной церкви. Так выглядит на практике торжество «истинно румынской» культуры над вредоносной, чуждой и поверхностной иноземной цивилизацией.

Одновременно с К. Рэдулеску-Мотру в Бухарестском университете подвизался воинствующий мракобес А. К. Куза, автор «доктрины», наименованной им национал-христианской. Единственным критерием нации он считал этническое родство: «Нация есть общность индивидуумов одной крови» Не материальные и не классовые интересы определяют ход истории, а только национальность: «Подобно тому как душа человека является решающим фактором всей его деятельности, так и душа нации, национальность, определяет специфические в каждом случае ее проявления»(94). Куза сформулировал далее «закон», согласно которому «всякая территория должна служить развитию лишь одной национальности» (95). Из этой шовинистической предпосылки следовал вывод: «Чем больше чужих на ее территории, тем слабее нация и телесно, с точки зрения численности, и духовно, как умственная сила и единство мнений. Под чужими подразумеваются чуждые по крови, тем более

(92) «Doctrinele partidelor politice», p. 63.
(93) Много позднее, в 30-е годы, совпавшие с закатом консервативной партии, Мотру перешел к национал-царанистам и утвердился на их крайне правом крыле Z. Ornea. Țărănismul. Studiu sociologic.Buc, 1969, p 332—334).
(94) A. C Cuza. Naționalitatea în arta. Buc., f. a., p. VII,
(95) Ibid, p 57,

406

опасные, если они живут компактной массой... и захватывают определенные отрасли производства.,.» % «Чужаки-христиане подлежали насильственной румынизации, евреи подлежали «изгнанию» из экономики и культуры.

Расцвет того или иного государства Куза объяснял исключительно этнической чистотой его жителей. Так, Древняя Греция именно по этой причине озарила детство человечества.

Сей черносотенец подвизался на поприще истории культуры, внеся в нее густой дух мракобесия. Здесь его основной тезис гласил, что культура каждой нации может развиваться только ее представителями (в кузистском понимании). Посему Генрих Гейне и Жак Оффенбах изгонялись соответственно из немецкой и французской культуры; посему Куза разражался градом нападок на К. Доброджану-Герю и других известных деятелей науки и общественной мысли у себя на родине, «повинных» в том, что не родились румынами «по крови»(97).

«Теории» А. К. Кузы были направлены не только против «инородцев», но и против насущных социальных и классовых интересов румынских трудящихся Нация, по Кузе, являла собой гармоничное единство трех классов: сельского, поставляющего продовольствие и сырье; «среднего», занимающегося переработкой этого сырья и торговлей; «управляющего» и представляющего стремления тех, кто трудится». «Они суть органы, без коих нация жить не может» (98).

Итак, националистические построения А. К. Кузы имели не только шовинистическую направленность, но и освящали классовый гнет. Отсюда — его клеветнические измышления насчет «химер» социализма и пролетарского интернационализма, восхваление религии и монархии и неукоснительное требование «. для румынского государства, как и для любого из его представителей, не может быть иных интересов, помимо чисто румынских интересов нашей расы»(99). А чтобы социальный антагонизм между «единоплеменниками» не прорывался наружу, в повестку дня ставились захватнические

(96) А. С. Сига. Op. cit, р. 70.
(97) Ibid , р. 79.
(98) Ibid., p. 70
(99) Ibid., p. 120—121.

407

войны, пo Кузе каждый народ «естественным образом» стремится к захватам, или, как он выражался, к «овладению новыми территориями, вступая в борьбу с народами-соперниками» (100).

А. К. Куза вполне закономерно стал позднее одним из идеологов фашизма у себя на родине.

В Румынии довоенной поры можно проследить зарождение и такой черты фашистской идеологии, как прославление «сильной личности», культ «вождя».

Еще в 1900 г. в Бухаресте появилась книжка Серджиу Кужбы «Мораль политика», воспевавшая насилие и бессловесное подчинение власти.

Автор беззастенчиво спекулировал дорогим для народа лозунгом национального объединения для того, чтобы этот самый народ низвести до уровня бессловесного, покорного стада, слепо повинующегося воле «вождя». Набор высказываний, заимствованных у идеологов силы, служил оправданием принципа, что для достижения цели любые средства хороши: «Когда придет долгожданный государственный деятель», «он найдет в народе тот статический материал, который он,— динамическая сила,— будет знать, как бросить в борьбу за воплощение нашего идеала». «Все средства будут пригодны для этой личности... и самым могучим средством станет власть. Мораль подчинится великой цели, все будет допустимо, в соответствии с принципами блистательного Макиавелли, для реализации мечты, в результате чего мы станем подлинным элементом порядка и прогресса на Востоке. Мы заменим одряхлевшую габсбургскую формацию, взяв на себя роль государства-барьера между двумя будущими европейскими державами, славянской и германской...» (101).

Роль вождя Серджиу Кужба излагал в духе ницшеанства: «Вождь» «для народа — то же, что скульптор для грубого куска мрамора или, еще точнее, линза для солнечных лучей»; «в нем живет народ, через него разрозненные веяния превращаются в единый и мощный порыв» (102). «История проявляется лишь в деяниях великих

(100) цит по: «Istoria gîndirii sociale și filozofice în România». Buc., 1964, p. 375.
(101) S. Cujba. Morala omului politic. Buc., 1900, p. XIII—XIV. 102 Jbid., p. 30.

408

людей»(103), поэтому «подчинение вождю является органическим законом жизни общества» (104), в котором должна быть введена армейская дисциплина (105).

Народ может не беспокоиться, и вообще лучше бы он перестал думать: «Политический персонаж выражает пожелания и чувства всего народа. Достаточно, чтобы он появился, и малое незначительное государство поднимается, превосходит и даже побеждает державы со старой культурой»(106). Что же касается внутренних дел, то «вождь» должен действовать, как хирург «социального тела», удаляя «больные его части» (107).

После новых панегириков Макиавелли, во взглядах которого он воспринял только отрицательные черты, только неразборчивость в средствах, Кужба провозглашал: для достижения цели «было бы большим и непростительным преступлением не пойти, в случае необходимости, даже на преступление» (108).

Итак, можно сказать, что в душной идеологической атмосфере Румынии эпохи империализма существовали уже отдельные элементы фашистской идеологии — расизм, антисемитизм и, в более слабой дозе,— культ «сильной личности», хотя, конечно, условия для ее «расцвета» еще не созрели.

(103) Ibid., p. 17.
(104) Ibid., p. 24.
(105) Ibid., p. 21.
(108) Ibid., p. 30.
(107) Ibid., p. 44.
(104) Ibid., p. 73.

409