Румыния: медленный дрейф к Антанте

В Румынии с традиционной подозрительностью следили за каждым шагом самодержавия. Серия поражений в войне с Японией вы­звала здесь, как и во всем мире, изумление, а затем и что-то вроде растерянности: румынские правящие сферы были заинтересованы в сохранении равновесия на Юго-Востоке Европы, а не в австрий­ском либо германском всевластии. Румыния была здесь самым круп­ным государством и по территории, и по населению; она смыкалась с Габсбургской монархией в стремлении не допустить образования сильного славянского государства; российский курс на сохранение в регионе status quo отвечал этим устремлениям. Да и противоречия с Австро-Венгрией постепенно выходили на первый план, трансиль­ванская проблема начала доминировать.

Национальная партия румын Трансильвании выработала про­грамму реформ, предусматривавшую перестройку избирательных округов и введение национального языка в районах с преимущест­венно румынским населением; говорилось о введении всеобщего избирательного права, прогрессивно-подоходного налога и продаже земель из государственного фонда крестьянам мелкими участками. По сути речь шла об административно-культурной автономии. В то же время наиболее влиятельные круги румынско-трансильванской буржуазии, занявшие прочные позиции в банковском деле, и нацио­нальная интеллигенция в большинстве своем не помышляли о раз­вале Австро-Венгрии. Преимущества обширного государства с емким рынком были очевидны. Низкий жизненный уровень в братской Румынии не вдохновлял. Депутат Юлиу Маниу говорил с трибуны венгерского парламента: «Сохранение Венгрии и Австро-Венгер­ской монархии в целом является политической и международной необходимостью...» '. Аурел Попович выпустил в 1906 г. книгу под красноречивым заголовком «Соединенные Штаты Великой Авст­рии», ратуя за преобразование двуединой державы в конфедерацию национальных государств2. Руководители Национальной партии возлагали надежды на наследника престола Франца-Фердинанда, который слыл сторонником реформы в желательном направлении, хотя на самом деле помышлял лишь об укреплении власти Габсбур­гов в противовес строптивым мадьярам. Однако переговоры по кон­кретным вопросам приходилось вести именно с этими мадьярами, и результаты оказывались плачевными. Но распада монархии не предвиделось.

В итоге мысли об объединении с Трансильванией таились где-то в душевных тайниках, в реальности же союзный договор с Авст­ро-Венгрией был продлен 4(17) апреля 1902 г.

В румынской историографии в объяснение этой акции ссылают­ся на финансовую зависимость страны от Центральных держав. Так, из государственного долга в 1,45 млрд лей (франков) 1,2 млрд было размещено на германском рынке. Ежегодные выплаты поглощали 90 млн лей 3. Немцы доминировали в стремительно развивавшейся нефтяной промышленности. Румыния была кровно заинтересована в немецком рынке, товарном и денежном. В наказание за «непослу­шание» в виде выхода из блока немецкий кошелек защелкнулся бы автоматически.

Нельзя, конечно, ставить знак равенства между финансовой за­висимостью и политической ориентацией; во время Первой миро­вой войны та же Румыния сперва повернулась спиной к союзникам, а потом обратила против них оружие. Но тогда наступило время сме­ны вех и больших ожиданий в виде объединения с Трансильванией. Пока же такой великий акт даже не грезился.

Хотя трезвый учет долговременной стратегической ситуации должен был бы привести к выводу, что никакой «угрозы с севера» не существует и причин для тревоги нет, румынские государст­венные мужи по привычке бродили в тумане антирусской подозри­тельности.

В памяти того поколения были живы впечатляющие победы прусского оружия в войнах 1866 и 1870—1871 гг. На фоне вторжения германского капитала в Юго-Восточную Европу и Османскую импе­рию они у многих рождали мысль о военном, экономическом и орга­низационном превосходстве Второго рейха, а румынская буржуазия привыкла ориентироваться на сильного. Король, — а российский посланник М. Н. Гире писал о его «вполне немецкой природе» 4, — до конца дней своих оставался верен отечеству, а его влиянием пре­небрегать не следовало, и он крепко держал бразды внешней поли­тики. У него были сторонники в лице крупных аграриев, сбывавших зерно в Германию. Они занимали прочные позиции в консерватив­ной партии. Нельзя пренебрегать и культурно-идеологическими свя­зями. Немало румынских политиков прошло школу немецких уни­верситетов и считало Германию державой, счастливо сочетающей высокий образовательный и научный потенциал с экономической мощью и всепобеждающей, — по крайней мере так представля­лось, — военной силой.

Равновесие сил в Европе серьезно пошатнулось в результате не­счастной для России войны с Японией и революции 1905-1907 гг. Отступала она и по балканской линии. Казалось, возвращается ситуа­ция 80-х гг. XIX в. с полным преобладанием германо-австрийского блока на континенте, а от сильного не бегут; в ответ на верность млад­шего партнера можно было, эвентуально, надеяться на учет его интере­сов. Шарахаться от такого союзника и бросаться в зыбкое море внеш­неполитических комбинаций представлялось более чем рискованным. С великим соседствовало малое в виде личного материального ин­тереса: немецкие и австрийские компании продуманно и целеустрем­ленно вовлекали в сферу своих интересов румын с именем; по словам полковника Занкевича, русского военного атташе в 1908 г., они, «за малым исключением», состояли в административных советах или числились адвокатами разных фирм, получая «крупные подачки»5.

Был выработан стратегический курс на получение компенсаций (подразумевались территориальные) в случае нарушения равновесия в Юго-Восточной Европе со стороны будь то Болгарии, будь то Сер­бии с тем, чтобы не сойти с пьедестала первой в регионе державы. Король и министры менявшихся кабинетов, не таясь, говорили об этом партнерам. Архиосторожный курс России встречал в Бухаресте одобрение, напряженность в отношениях с Петербургом отошла в область предания, тем более, что неоднократные попытки кайзера Вильгельма заманить «кузена Никки» в свои сети не оставляли на­дежд на приобретение Бессарабии в обозримом будущем.

Немецкая и еще в большей степени австрийская дипломатия жонглировали на Балканах несколькими шарами. Серьезная ставка делалась на Болгарию, стремившуюся порвать узы вассалитета, все еще связывавшие ее с Турцией, и превратиться из княжества в ко­ролевство. В Вене полагали, что не худо было бы изменить направ­ление румынского ирредентизма с трансильванского на дунайское, поддерживая румыно-болгарские отношения в слегка накаленном состоянии.

Боснийский кризис 1908 г. положил конец относительному спо­койствию на Юго-Востоке Европы. Россия понесла тяжелое дипло­матическое поражение согласившись на аннексию Боснии и Герце­говины; ей же пришлось «посоветовать» Сербии смириться со свер­шившимся *. Одновременное, можно сказать, синхронизированное провозглашение Болгарией полной государственной независимости и разрыв последних связей с Турецкой империей свидетельствовали о тесной координации действий между Софией и Веной.

Правда, завоевывая очки в Софии, Центральные державы от­нюдь не улучшали взаимопонимания со Стамбулом; вообще, роль «дамы, приятной во всех отношениях», которую стремились играть Вена и Берлин по отношению к Турции, Болгарии и Румынии, чрез­вычайно трудна, а порой и неисполнима. В образовавшуюся щелку сумел пробраться российский министр иностранных дел А. П. Из­вольский; он смягчил Порту, предложив оплатить болгарскую незави­симость, и сделал приятное болгарам, освободив их от уплаты, списав еще оставшуюся за Турцией задолженность по войне 1877—1878 гг. Дело не ограничилось ощущениями, в Софии почувствовали друже­скую российскую поддержку и оценили ее.

Румыния «при сем присутствовала». Status quo был нарушен, но не так чтобы внушить глубокую тревогу. Страна была явно не заинтере­сована в разжигании сербско-австрийской войны, за которой могло последовать вмешательство России, — а тут уж, не дай Бог, мог воз­никнуть казуз федерис, — и это в условиях бушевавших в стране ан­тиавстрийских страстей. Принятая на митинге в зале Дачия (1 ноября 1908 г.) резолюция гласила: «Ныне соседняя монархия, одновременно с поглощением двух чужих провинций, подвергает нас новому униже­нию, нас, чьи братья страдают под австро-венгерским игом и стонут в темницах соседнего государства. Мы протестуем и хотим, чтобы наш протест был услышан и внят». Культурная лига требовала проведения политики, основанной на «сознании единства народа и его интере­сов» 6. В отличие от прошлых лет, недовольство охватило парламент­ские круги, и обсуждение ответа на тронную речь короля позволило ему вырваться наружу. Правительство (либеральное) защищалось вяло. Оно приветствовало независимость Болгарии и выразило мнение, что аннексия Боснии и Герцеговины прямо интересов Румынии не за­трагивает, поскольку последняя «ни географически, ни политически» к балканским странам не относится и стремится лишь к сохранению равновесия на полуострове «на основе территориального status quo». И. К. Брэтиану, выступавший от имени кабинета, лукавил, на самом деле «в верхах воцарилась тревога, премьер Д. А. Стурдза выражал на­дежду на то, что „Европа* защитит Добруджу от „болгарских поползно­вений*, да и сам Брэтиану, приветствуя рождение независимой Болга­рии, многозначительно добавлял — „в пределах ее границ*»7. «Все ора­торы выступали против нас», — подводил итоги памятным прениям австро-венгерский посланник8. Откровенная враждебность обществен­ности дополнялась начавшейся отчужденностью властей предержащих.

Высокопоставленные военные не считали себя связанными обе­том молчания. Начальник генштаба Крэйничану заметил в беседе с российским военным агентом: «Если Австрия займет Сербию, это будет началом окружения нас австрийским кольцом»9. А ведь к тому дело шло, в августе 1908 г. А. Эренталь заявлял в узком кругу: он — за создание Великой Болгарии за сербский счет 10.

Но капитуляция покинутого союзниками царизма, коей канцлер Бюлов придал унизительную форму, продемонстрировала всему миру слабость самодержавия и показала в то же время Бухаресту, что чувства пора унять и трезво поразмыслить, куда и с кем идти, — с уподобившейся Лебедю, Раку и Щуке из крыловской басни Ан­тантой или со сплоченным Тройственным союзом. А тут еще кайзер в знак внимания преподнес королю Карлу по случаю 70-летия фельд-маршалский жезл своей армии. Правда, выполнявший высокую миссию кронпринц вернулся из Румынии с невеселыми впечатле­ниями: при наступлении войны Румыния «в лучшем случае откажет­ся выполнить союзнические обязательства, если не присоединится к противной стороне» п, что делало честь его проницательности.

На Баллхаусплац отчетливо представляли себе, что Сербия сми­рилась лишь наружно. По справедливому мнению К. Б. Виноградова, одной из целей австрийского ведомства являлся «раскол между не­большими балканскими государствами и в особенности натравли­вание Болгарии на Сербию»