О «молдавской самобытности» или о том, как не надо писать историю

Последние несколько лет отмечены массовым всплеском русскоязычной литературы, посвященной околомолдавской тематике. По большей части эта литература имеет либо приднестровское происхождение, либо издается в России при активном участии приднестровских авторов. Эти публикации отличает нескрываемая антирумынская антимолдавская направленность. Авторы книг, сборников статей, материалов конференций и популярных брошюр активно эксплуатируют, казалось бы забытые, мифологемы советской молдавской историографии, обогащая их современной риторикой, характерной для официального политического дискурса в ПМР и отчасти в России. Солидности этой издательской кампании, по мнению ее организаторов, должны придавать научные степени участников, наукообразный стиль и внешняя имитация научного исследования. Во многом эти публикации достигают своей цели (не в последнюю очередь из-за того, что оперативно становятся доступными в интернете), поскольку они остаются едва ли не единственным источником информации по истории Молдовы и Румынии, доступными на русском языке.

В данной заметке-рецензии я обращусь к монографии крупнейшего идеолога «бессарабского фронта» П.М. Шорникова «Молдавская самобытность», рассчитанной, как гласит аннотация на «на исследователей, учителей, студентов, всех интересующихся историей Молдавии». Поскольку в сферу моих интересов входит история Бессарабии позднеимперского периода и в частности тема молдавского национального движения в этой российской провинции, то далее я ограничусь детальным разбором соответствующих глав издания.

Несуразности начинаются буквально с самых первых предложений. Шорников пишет об «этнокультурном расколе молдаван»:

В Пруто-Карпатской Молдове, включенной в 1859 г. в состав Румынии, интеллигенция признала стандарты валашского диалекта и языковые нормы, диктуемые латинистами. (203)

Здесь надо заметить, что письменный язык Молдавского княжества никогда в полной мере не следовал «стандартам» молдавского диалекта, оставаясь, как и язык Валахии и Трансильвании, своего рода общерумынским койне, вобравшим в себя фонетические и грамматические особенности разных говоров. Кроме того, формулировка из которой следует, что молдавские интеллектуалы (Запрутской Молдовы) выступали пассивными реципиентами «валашского диктата» в деле выработки литературной нормы, не соответствует действительности. Молдавские писатели на протяжении всего XIX в. сами принимали активное участие в выработке пресловутой «валашской» нормы и обогащении литературного языка неологизмами. Этот факт, например, не был откровением для советских молдавских историков, которых трудно уличить в симпатиях к «румынизму»1. В известной степени именно молдаване были наиболее последовательными сторонниками модернизации языка, и, что еще более неприятно для неомолдовенистов, создания модерной румынской идентичности.

Но все же не язык и культура выступают основой построений Шорникова. Признавая, что пути Запрутской Молдовы и изолированной от нее Бессарабии во второй половине XIX в. во много разошлись (что в общем-то верно), Шорников пытается дать объяснение появившемуся в начале XX в. течению «румнофилофилов», противопоставивших панрумынскую идею, якобы существовавшей среди бессарабских молдаван идеологии «молдавизма» (термин Шорникова). По его мнению, румынофильское национальное движение явилось следствием антироссийского заговора:

Тем не менее, рубеж ХХ в. был ознаменован беспрецедентной по масштабам попыткой распространения в Бессарабии идеологии, отрицающей молдавизм, – румынизма, предпринятой правящими кругами Румынии. Это была скоординированная подрывная операция стран германского блока. (203)

Здесь важно проследить какими источниками и как автор пользуется для обоснования такого, мягко говоря, эксцентричного тезиса. Основой для подобного рода утверждений служит статья в межвоенном кишиневском журнале Viața Basarabiei2. Однако, такого номера журнала в природе не существует. В 1937 г. выходили только номера 7-8 и 9. Возможно, это просто опечатка, но трудно представить себе добросовестного исследователя, который столь небрежно относится к ссылкам на источники (это далеко не единственный пример «странностей» в примечаниях в данной книге). В № 7-8 действительно находится, надо полагать, искомая статья3 и на указанной странице «участие» Автро-Венгрии действительно упоминается в одном предложении в сноске. Речь там идет о ситуации в России вообще, а не конкретно к Бессарабии. Про бессарабские «землячества», которые Шорников упоминает здесь же в качестве агентов «австро-германской интриги» на указанной странице нет ни слова. Сама статья довольно часто цитировалась как советскими, так и прорумынскими историками для «подтверждения» зачастую противоположных идей. Она написана в публицистической манере и строго говоря едва ли может претендовать на роль релевантного источника. Интересно, что статья была опубликована, как пишет Шорников, анонимным автором (на самом деле не трудно догадаться, что ее автором, с большой долей вероятности, был сам же Т. Поручик), а ее появление оказалось возможным благодаря отсутствию в Кишиневе П. Халиппы. Она вызвала некоторую полемику среди местных интеллектуалов. В частности И. Пеливан, сам активный участник национального движения начала XX в. и бывший член дерптского землячества и критиковал P.T.ȘT. За существенные фактологические неточности и огромное количество домыслов, не подкрепленных никакими документами4

Весьма показательно как Шорников обращается с цитатами из источниками:

«Именно тогда… агенты Австро-Венгрии и Германии начали подстрекать членов всех “землячеств” в России, пропагандируя идею сепаратизма. В оборот вводилась идея, что все национальности должны отделиться от России и образовать независимые государства. Целью этих государств5 было ослабление России. Румынское королевство, в то время союзное Германии, также проводило эту нелегальную политику…» (203)

Во-первых, надо заметить, что текст отсутствует на указанной Шорниковым странице (74), а находится на сс. 103-104. Во-вторых, цитата обрывается отточием, за которым в оригинале следует «…но оно6 имело также прекрасную цель: преследовало идею объединения всех румын». Совершенно очевидно, что без этого отточия меняется смысловая и эмоциональная нагрузку пассажа и вся цитата становится малопригодной для демонстрации шорниковского тезиса. Таким вот образом, путем манипулирования цитатами из во всех отношениях сомнительного текста, написанного более чем через три десятка лет после описываемых событий, Шорников обосновывает тезис об австро-румыно-германской «интриге» в Бесарабии.

Вообще говоря, reductio ad austriacos довольно популярно у некоторых российских авторов, пишущих в частности об «украинском вопросе» и Шорников не изобретает здесь ничего нового. Смысл подобной уловки состоит в наивном (как следствие некритического отношения к источникам), а чаще всего сознательном (в угоду национально-политической конъюнктуре), проецировании страхов имперских акторов, касающихся осложнения «национального вопроса» на приграничных окраинах, вызванного вмешательством (как правило мнимым) со стороны соперничающих империй. Чаще всего, авторы пишущие в этом жанре приходят к фантастическим выводам, вроде того, что украинцев и украинский язык «придумали» в австрийском генштабе7. У Шорникова роль ставшего притчей во языцех «австрийского генштаба», подстрекавшего бессарабских молдаван к антироссийским действиям, выполняет некая «секретная румынская служба», о которой он постоянно пишет, но так ни разу ее и не называет (надо полагать, из соображений большей секретности). Абсурдность добавляет еще и то, что российские власти, судя по имеющимся источникам, ни про какую «секретную службу», связанную с националистами не знали и даже об их прямых контактах с румынскими правительственными кругами предпочитали говорить как о гипотетических, основанных на слухах и ненадежных агентурных данных.

Дальше Шорников пытается поразить читателя обилием ляпов и абсурдных утверждений. Например:

Арест в 1902 г. 11 студентов-молдаван, учившихся в Юрьевском (Дерптском) университете и связанных с Константином Стере, проживающим в Румынии бывшим народником, был первым за почти сто лет развития Бессарабии в составе Российской империи случаем полицейских репрессий против молдаван за, якобы, национально-культурную деятельность. (204)

Действительно трудно упрекнуть российские власти в преследовании национально-культурного «движения» молдаван, которое попросту не существовало на тот момент. Однако, отдельные лица периодически попадали в поле внимания российской полиции по подозрениям в «сепаратизме» и «сочувствии молдавской национальности» на протяжении всего XIX в.8

Более трех десятилетий спустя, когда румынские власти попытались представить участников загадочной юрьевской истории апостолами румынизма, бессарабские регионалисты по существу одобрили действия российских властей, публично обвинив членов землячества в связях с иностранной спецслужбой. (204)

При этом Шорников ссылается на ту же статью из Viața Basarabiei. Если считать, что на этот раз страница указана верно, то ни о какой «иностранной спецслужбе» речи в тексте не идет (единственная упомянутая на указанной странице «спецслужба» — это русская «охранка»). К тому же, учитывая общий пафос статьи, ее автор едва ли может быть отнесен к «бессарабским регионалистам».

Далее Шорников пускается в пространные рассуждения о молдавском национальном движении. Давая оценку программе националистов, он исходит из того насколько отдельные ее пункты были приемлемы с точки зрения российских властей:

Требования молдавского национального движения ввести молдавский (а не румынский) язык в школьное обучение и делопроизводство, расширить его использование в богослужении никак не противоречили государственным интересам России. (204)

Бессарабские чиновники, правда, придерживались иного мнения, ну да бог с ними. По крайней мере до революции 1905-1907 г. руководство губернии исходило из тезиса о том, что молдавский язык в школе бесполезен, а одной главных задач России в крае является русификация его населения. Под влиянием революционных событий отношение к языку и перспективам языковой русификации претерпело некоторые изменения. Но и тогда чиновники рассматривали язык скорее как средство антисоциалистической, антинационалистической и позднее антисектанской агитации. О введении массового преподавания на молдавском языке или преподавания его как учебного предмета речи даже не шло. Таким образом здесь Шорников скорее приписывает чиновникам свое видение «государственных интересов России», чем опирается на факты.

Отдельного внимания заслуживает оговорка «молдавского (а не румынского)», которая для Шорникова безусловно имеет важное значение. Рассмотрим пример (вполне типичный) подобного требования:

Для этого, с одной стороны, румынский язык должен быть введен как и в 1812 г., в публичных учреждениях, в школе, в которой все же сохранится обучение русскому языку, как отдельному предмету - и в то же время румыны должны иметь полное право формировать любые собрания и товарищества, которые будут преследовать цель сохранения, укрепления и развития национального языка, литературы и культуры.9

Вообще же в документах эпохи термины «молдавский» и «румынский» употреблялись как молдавскими националистами, так и русскими в качестве взаимозаменяемых, а дискурс молдовенизма, который так настойчиво ищет Шорников, попросту не существовал. «Румынское» и «молдавское», когда речь заходила о национальной культуре и национальной идентичности, могли мирно сосуществовать даже в рамках одного предложения:

Мы обращаемся ко всем молдаванам, в которых сохранилась хотя бы одна искорка румынского чувства.10

Таких примеров можно привести великое множество в самых разнообразных текстах, принадлежащих различным авторам. Весьма сомнительно, что все они писали под диктовку румынских спецслужб.

Далее Шорников пытается выставить российские власти внимательными к национальным требования молдаван:

К их[национальных требований — О. Г.] удовлетворению царские власти приступили задолго до революции 1905 – 1907 гг. С 1900 г. на русском и молдавском языках выходил в Кишиневе церковный журнал «Луминэторул»… (204)

Луминэторул никогда не выходил на русском языке, только на молдавском. Появился журнал в 1908 г., а не в 1900 г., как почему-то считает Шорников. Решение о его издании было принято на епархиальном съезде 1905 г. и было пролоббировано националистически настроенным духовенством. Царские власти (светские) к этому предприятию никакого отношения не имели. Церковные же власти, в особенности тогдашний епископ Владимир (Синьковский), симпатизировавший инородцам, относились в тот период к молдавскому языку в богослужении действительно лояльно. Однако, с приходом в 1908 г. нового епископа Серафима (Чичагова) отношение сменилось на противоположное. При Серафиме издатели Луминэторул и богословской литературы на молдавском языке получили порцию обвинений в «сепаратизме» и использовании слишком «румынского» языка, хотя в реальности большинство подобного рода литературы было переизданием молдавских текстов пер. пол. XIX в.

В 1905 г., с одобрения губернатора А.Н. Харузина, в Кишиневе было учреждено «Молдавское культурное общество» во главе с губернским предводителем дворянства Павлом Дическу, организован выпуск на молдавском языке редактируемой Георге Маданом газеты «Молдованул», выступавшей с позиций молдавизма. (204)

Молдованул начал выходить в январе 1907 г., а не в 1905. Естественно, Шорников не упоминает, что издание финансировалось губернскими властями, а его целью была борьба с молдавским национальным движением, мнимым «сепаратизмом» и «социалистической» программой газеты Basarabia. Кроме того, Мадан, особенно на первых порах, занимался пропагандой среди молдаван русского патриотизма, в его черносотенной форме. Заявлять, что Молдованул выступал с позиций «молдавизма», можно только будучи абсолютно незнакомым с содержанием газеты. Взгляды Мадана были типичными для той эпохи и принципиально не отличалась от взглядов «румынофилов» из кружка «Басарабии»: бессарабские молдаване признавались им частью большой этнокультурной общности, румынского племени. Так, например, в статье «Кто мы и откуда происходим мы, молдаване», Мадан писал, что Запрутская Молдова, Мунтения, Банат, Буковина и Трансильвания

… также населены нашим народом, хотя они называют себя одни молдаване, как и мы, другие мунтяне, буковинцы, олтяне, банатяне, арделяне, в конце концов каждый по своей родине, но с тем же языком, с теми же обычаями, тем же прошлым и той же крови и закона, что и мы11.

Не был для Мадана проблемой и «вражеский этноним» - румын:

И так оседали здесь мало помалу люди и смешались с остатками даков и римскими солдатами, которые охраняли крепости и границы страны, и из этой смеси со временем создался новый народ: наш румынский народ (курсив Мадана — О.Г.)12.

То что Мадан не делал различий между румынами молдаванами можно понять еще и, например, из высказываний про «12 миллионный молдавский народ», «разбросанный через множество стран и границ»13. В целом, представления Мадана о соотношении «румынскости» и «молдасвкости» едва ли имеют что-то общее с шорниковским «молдавизмом».

При этом весьма странно, что Шорников позволяет себе делать столь грубые ошибки в хрестоматийных фактах. Выглядит это так же нелепо, как если бы какой-нибудь российский доктор наук взялся утверждать, что Октябрьская революция произошла, например, в августе 1909 года. Что это: банальная небрежность, или уверенность, что «исследователи, учителя, студенты и все интересующиеся историей Молдавии» не догадаются заглянуть в какой-нибудь исторический справочник или на худой конец в википедию? Вообще, методы работы с литературой просто поражают. Создается впечатление, что читаешь текст, написанный не доктором исторических наук, а публицистом, работающим в жанре «альтернативной истории»: то же избирательное цитирование, выдергивание цитат из контекста, произвольные ссылки, подчас «бьющие» мимо цели, вольное обращение с фактами, ничем не обоснованные и фантастические интерпретации с элементами конспирологии…

Читая шорниковское описание «национального движения» складывается впечатление, что он делит его на две «партии»: одну, лояльную царскому режиму («хорошую»), другую - «плохую», которой приписываются все смертные грехи (идея сама по себе не новая). При этом Шорников, даже не пытается задумываться о идеологических представлениях (или о возможности их реконструкции) тех, кого он приписывает к «промолдавской» и «прорумынской» партиям.

Были чужды румынизму и унионизму также поборники молдавского языка и культуры. Губернский предводитель дворянства П. Дическу, священники И. Балтаг, Н. Лашку и другие деятели «Молдавского культурного общества», заподозрив Стере в работе по заданию румынского правительства, уклонились от сотрудничества с ним. (205)

Названные деятели действительно всячески демонстрировали лояльность режиму и ограничивались «культурным национализмом» (впрочем, то же самое делало и большинство тех, кого Шорников записывает в лагерь «румынистов», чьи политические устремления, по крайней мере в рамках публичного дискурса, даже в «лучшие времена» не выходили за пределы требования национальной автономии Бессарабии в составе России). Делать какие-то выводы относительно их отношению к «румынизму» в широком смысле на данный момент невозможно в связи со скудостью оставленных ими источников. Их разногласия с «радикалами» и нежелание сотрудничать со Стере было, вероятнее всего, связанно не с особым пониманием идентичности бессарабских молдаван, с несовместимостью социально-политических взглядов. Кроме того, деятельность этих людей на националистическом поле была весьма маргинальной.

Далее Шорников пускается в туманные рассуждения о том, что Стере-де сам того не желая, способствовал укреплению «молдавизма» - не существовавшей на тот момент культурной и политической концепции:

На страницах газеты авторы-молдаване утверждали этноним «молдаване», лингвоним «молдавский язык», выступали за либерализацию социальной политики. (206)

И вновь утверждение, выдающее полное незнание источника и непонимание исторического контекста. Националисты начала XIX в. не занимались такой ерундой, как «утверждение этнонимов и лингвонимов» (ну не были они знакомы с творчеством нынешних кишиневских и тираспольских политиканов от истории из самых разнообразных «лагерей»). Как уже отмечалось выше, понятия «молдаван» и «румын» употреблялись националистами как взаимозаменяемые и не противопоставлялись друг другу. Не были исключением и страницы газеты Basarabia.

Также выдают незнакомство с бессарабской молдавской периодикой начала XX в. рассуждения Шорникова о шрифте и языке:

«Басарабия» печаталась русским шрифтом, на понятном народу молдавском, а отнюдь не румынском языке (206)

Решение печатать газету кириллицей, а точнее слегка адаптированной русской «гражданкой» было чисто техническим. Т.к. румынский язык в Бессарабии не преподавался вообще, ни кириллицей, ни латиницей, то «русские буквы» были единственным способом остаться понятными крестьянам – основным адресатам националистического послания. Касательно собственно языка: неужели г-н Шорников не видит разницы между молдавским диалектом и литературным румынским? Неужели он не видел текстов из газеты, хотя бы тех, что были опубликованы И. Вартой в 1994-95 в журнале Destin Românesc? Или для него, как для человека «советской школы», молдавский - это не более чем румынский, записанный кириллицей? Впрочем, в подшивке газеты можно найти несколько писем в редакцию, напечатанных на диалекте и, что называется, почувствовать разницу.

Еще об алфавите:

Не удалась и предпринятая С. Кужбэ в 1907 г. попытка приучить молдаван к латинской графике путем выпуска в двух вариантах – кириллицей и латиницей – газеты «Вяца Басарабией». Ее не покупали, вышло всего шесть номеров. (208)

Кужба не имел к названной газете никакого отношения. Ее основателем и редактором был Алексис Ноур. Относительно «не покупали» сам Ноур придерживался иного мнения: спрос на газету существовал, причем он рос с каждым номером14. Закрытие ее явно было не связанно с непопулярностью латиницы, которая, как уже было сказано, объясняется отсутствием современного образования в Бессарабии, а не с «выбором идентичности».

Для идеологического руководства газетой в Кишинев были направлены двое румынских подданных: из Одессы – переводчик румынского консульства Г. Константинеску, а из Ясс – чиновник румынского финансового ведомства С. Кужбэ, сын молдаванина-эмигранта, писателя Виктора Крэсеску. (207)

Если цели С Кужбы не представляли никакого секрета (и не представляют для современных исследователей), то относительно Константинеску Шорников пишет откровенную ерунду. Начать следует хотя бы с того, что к началу выхода газеты он уже перебрался в Кишинев и год как не сотрудничал с румынским консульством в Одессе, где весьма скромно подрабатывал переводами. Кужба же не без помощи Мадана был выслан из Бессарабии в декабре 1906 года. Мадан и Кужба стали «заклятыми друзьями», еще тогда, когда Мадан, — будущий «российский государственник» и «антирумынист» скрывался в Румынии от царской охранки (по другой версии уклонялся от призыва), подозревавшей его в связях с социалистами и сепаратистами. Константинеску же печатался в газете редко, а с конца 1906 г., когда он получил должность преподавателя молдавского языка в Женском епархиальном училище и Кишиневской духовной семинарии, ему было вообще запрещено иметь публичные сношения с «подозрительными» молдавскими активистами. Это Шорников не мог не знать, если он, конечно, читал ту литературу, на которую ссылается (В частности воспоминания Константинеску из книги Колесника). В целом же роль Кужбы, а тем более Константинеску, в деле «румынизации» и радикализации газеты не стоит преувеличивать — основной тон все же задавали местные активисты.

Далее, обильно процитировав излюбленного молдовенистами румынского автора Онисифора Гибу, скептически оценивавшего в 1917-1918 гг. перспективы интеграции Бессарабии в Румынское государство, Шорников ошарашивает читателя очередным перлом. Оказывается, что «в конце 1906 г., осознав крах своей миссии, К. Стере возвратился в Румынию. Набранная им команда, выпустив еще один номер «Басарабии», прекратила работу и выехала «на учебу» в Яссы». К сведению г-на Шорникова Стере «помогли» выехать из Бессарабии, а газета перестала выходить аж в марте 1907 г., но никак не «в конце 1906 года». Обстоятельства ее закрытия (по одной версии властями, по другой самими националистами) до конца не выяснены.

В связи с обращением к Гибу (к слову сказать, довольно одиозному автору), не лишним будет еще раз обратить внимание на то, как Шорников цитирует источники:

Один из молдавских помощников эмиссара, публицист-молдаванин Алексей Ноур, главной его ошибкой считал попытку возбудить у молдаван вражду к русским. «Г-н Стере, – еще в 1916 г. отметил он в статье, опубликованной в румынской газете, – нигде не нашел отклика в общественном мнении со своим антирусским тезисом».

Это слова и идеи не Ноура, а самого Гибу. Внимательнее надо читать.

Заслуживает внимания обращение к сюжету обсуждения вопроса о молдавском языке в Государственной Думе. По мнению Шорникова, отсутствие поддержки предложения о введения преподавания в школах на молдавском языке со стороны депутатов-молдаван должно свидетельствовать о том, что «в России молдаване видели защитницу своей национальной самобытности». Даже человеку не знакомому с контекстом думских дебатов по этому вопросу, ничего не знающему о личностях этих самых депутатов-молдаван и о мотивах которыми они руководствовались, подобный тезис не может не показаться как минимум не логичным и странным.

Обилие ляпов и грубейших фактологических ошибок просто поражает. Вот еще один пример:

В 1905–1917 гг. в Бессарабии выходили 10 молдавских газет, четыре журнала и два календаря.

Даже если принять во внимание такие издания как Viața Basarabiei, Basarabia reînnoită и Фэклия Цэрий и вышедших в количестве 6, 3 и 1 номер соответственно, то газет было всего 7, и только 3 из них просуществовали больше года. Между 1908 и 1913 гг. газеты на молдавском языке вообще не выходили. Журналов на самом деле было только 2 (Луминэторул и Кувынт Молдовенеск). Периодичность выхода газет тоже «впечатляет»: только Basarabia выходила 2-3 раза в неделю, остальные были еженедельными. И вообще не понятно что это доказывает, кроме того, что НАЦИОНАЛЬНОЕ сознание среди Бессарабских молдаван было в зачаточном состоянии, молдавское население тотально безграмотным, а «национальные» периодические издания пользовались ограниченным спросом? Для сравнения, только в 1905 — 1907 гг. в латышских губерниях выходило 107 периодических изданий на латышском языке, из которых 63 были представлены ежедневными или еженедельными газетами.15 О какой «самобытности» и молдавском «патриотизме» можно вообще вести речь, в условиях когда подавляющее большинство молдаван никак не было вовлечено в процессы нациостроительства и обладало исключительно домодерной идентичностью, ассоциировавшейся прежде всего с религиозной, социальной и региональной принадлежностью?

Но все это не мешает Шорникову сделать вывод, что

В течение нескольких лет, от революции 1905–1907 гг. до начала мировой войны, молдавское общество сделало решающий шаг к завершению формирования молдавской нации. Основной очаг молдавской национальной культуры переместился в Бессарабию.

«Молдавская нация», подчеркиваю, нация, в начале XX в. — это сообщество, состоявшие из максимум 1000 — 1500 человек, — которые хотя бы косвенно (через чтение тех же газет) были вовлечены в национальное движение — это безусловно «решающий шаг». Оценить масштабность происходящего можно довольно нехитрым способом: поделив это число «сознательных» молдаван (и\или румын, что в данном случае не принципиально) на полтора миллиона носителей молдавского языка, проживавших в начале XX в. в границах Российской империи…

Еще больше поразительные вещи всплывают, когда Шорников заводит речь о «сравнительном контексте» и в частности о трансильванском вопросе:

В Трансильвании, продолжал румынский историк [Онисифор Гибу, к сведению автора Гибу не был историком — О. Г.], австро-венгерские власти закрыли в 1913–1914 гг. 500 начальных румынских школ, во всех школах ввели не только венгерский язык, но и «венгерский дух», учредили венгерскую греко-католическую епископию, и трансильванские румыны чувствовали, что у них «почва уходит из-под ног».

По мнению Шорникова это якобы свидетельствует о «либерализме» политики русских властей в национальном вопросе. Действительно, когда «плохие» венгры закрывали румынские школы, «хорошие» русские власти не закрыли ни одной. Ничего удивительного в этом нет, т.к. количество молдавских школ в период с 1870-х по 1917 гг. равнялось нулю (с 1906 г. молдавский преподавался факультативно в Кишиневской семинарии и женск. епарх. училище; в последнем преподавание было упразднено в 1913 г.) В то же время в 1914 г. в Трансильвании действовало 1536 начальных школ, содержавшихся на средства православной церкви и 1119 — на средства униатской (по данным все того же Гибу, бывшего на тот момент инспектором православных начальных школ)16.

Но и этого видимо оказалось недостаточно. Уже без ссылки на молдовенистскую «палочку-выручалочку», Шорников заявляет:

В отличие от Бессарабии, совершенно невозможен был в Трансильвании выпуск румынской газеты.

Рискну предположить, что Revista politică și literară, Gazeta Transilvaniei, Luceafărul, Pagini literare, Țara nostră, Tribuna, Telegraful român, Adevărul, Votul poporului и прочие газеты и журналы выходили не в Трансильвании начала XX века, а где-то на Марсе, в параллельной реальности и печатались не на румынском, а на каком то другом языке («трансильванском» - ?). И уже совершенно непонятно о какой «румынской» газете в Бессарабии идет речь, если «все 10» несколькими предложениями ранее были молдавскими…

Подрывная работа в Бессарабии была усилена накануне мировой войны… К организации подрывной работы был вновь привлечен Г.Д. Константинеску. Явно не по собственной инициативе и не на местные средства он учредил газету «Гласул Басарабией». Издательскую деятельность Константинеску совмещал с разведывательной работой. В начале мировой войны он был арестован по обвинению в шпионаже.

Ссылка ведет на воспоминания Константинеску, в которых последний между прочим пишет, что «националистическая агитация» (о которой он пишет весьма иронично) была его личной инициативой и за нее он не получал никаких денег из-за границы. «Разведывательная работа» — плод буйной фантазии Шорникова. Арестам в первые месяцы войны подверглись многие бессарабские интеллектуалы и даже крестьяне, имевшие связи по ту сторону Прута. Ни в одном случае факт «шпионажа» не был доказан. Кроме того, сам Константинеску писал, что его арест был связан с некоторыми статьями, опубликованными в «Гласул Басарабией» (впрочем, если посмотреть эти статьи, то окажется, что ничего криминального в них не содержалось). Шорников, как не сложно догадаться, «Гласул Басарабией» не читал. Однако, человека знакомого с содержанием газеты, едва ли можно убедить в том, что она преследовала сепаратистские цели или вела прорумынскую «подрывную деятельность». Относительно финансирования «Гласул Басарабией», в № 27 Константинеску пишет о том, во сколько ему обходилось издание газеты. Сумма, хоть и приличная по тем временам, но не настолько неподъемная, чтобы «явно не по собственной инициативе и не на местные средства». 600 подписчиков (пусть даже половина из них так и не оплатила подписку) позволяли газете худо-бедно сводить концы с концами.

Для выяснения механизма подрывной операции отметим, что главные ее участники, – К. Стере, Пан. Халиппа и И. Инкулец, – в мемуарах признали свою связь с негласными структурами Румынии и участие в секретных миссиях.

Открываем по первой ссылке книгу Колесника на указной странице и пытаемся найти в каком месте Халиппа «признавался» в связях с «негласными структурами» и своем участие в «секретных миссиях»… Но тщетно. В указанном месте ничего, кроме цитат из воспоминаний Халиппы, где он пишет о том, что будучи в Яссах познакомился с некоторыми деятелями румынской культуры мне найти не удалось. К сожалению, нет под рукой других книг, на которые ссылается Шорников, но есть основания полагать, что там картина будет такой же печальной.

Не вызывает сомнений и связь с румынской спецслужбой С. Кужбэ, которого «Заграничный» считал румынским агентом, и упомянутого сотрудника румынского дипломатического ведомства Г. Константинеску.

Домыслы, не подтвержденные ссылками на источники действительно не должны вызывать у читателя никаких сомнений… в некомпетентности автора и полном незнании предмета, о котором он пишет.

Смаковать бесчисленные ляпы и несуразности «научного издания» под названием «Молдавская самобытность» можно сколь угодно долго. Но, пожалуй, приведенного достаточно, чтобы сделать вполне однозначные выводы о научной ценности этого опуса. К сожалению, это читают, на это ссылаются, не столько историки (для них это вопрос научной добросовестности), но прежде всего обычные люди, «интересующиеся историей Молдавии». И возразить на это по большому счету нечем ввиду отсутствия адекватной литературы по истории Бессарабии имперского периода, доступной на русском языке17.

• 1. См. Молдавский язык в период формирования молдавской капиталистической нации (становление молдавского национального языка) //Формирование молдавской буржуазной нации. Кишинев., 1978. CC. 80 — 100
• 2. У Шорникова: 1937 г., № 7–9. С. 74
• 3. P.T.ȘT. Contribuțiuni nouă pentru istoria evoluției naționalismului între Prut și Nistru (din notele biografice d-lui T. Porucic)
• 4. См.: Pelivan I. Lămurirea unei mistificări istorice // VB, 1938. № 3. PP. 37-51; Porucic T. Lămurirea unei mistificări istorice // VB, 1938. № 10. PP. 35-48
• 5. Австрии и Германии
• 6. Румынское королевство
• 7. К сожалению, тема «австрийской интриги» муссируется не только далекими от науки публицистами. См. напр.: Михутина И.В. Украинский вопрос в России (конец XIX - начало XX века). Москва: Институт Славяноведения РАН, 2003
• 8. См., напр, документы в приложении к книге Negru. Gh. Țarismul și mișcarea națională a românilor din Basarabia. Chișinău, 2000; Будак И.Г. Общественно-политическое движение в Бессарабии в пореформенный период. Кишинев: Картя Молдовеняскэ, 1959. СС. 356-399
• 9. Basarabia, 1906. № 12
• 10. Basarabia, 1906. № 4
• 11. Молдованул, 1907. № 6.
• 12. Молдованул, 1908. № 20.
• 13. Молдованул, 1908, № 25.
• 14. Viața Românească, 1907. Vol. VI, № 9. P. 395.
• 15. Plakans, Andrejs.The Latvians: a short history. Standford, 1995. P. 106.
• 16. Ghibu. O. Viața și organizația bisericescă și școlară în Transilvania și Ungaria. București, 1915. P. 165
• 17. Одно из немногих исключений, вышедшая в прошлом году книга «Бессарабия в составе Российской империи» М.: НЛО, 2012.