You are here

Парадигмы и парадоксы концепции национального государства в постсоветской Молдавии: язык, государственность и национальная идентичность

Category: 
Дигол С. Парадигмы и парадоксы концепции национального государства в постсоветской Молдавии: язык, государственность и национальная идентичность // AbImperio, 2005. № 3. CC. 499-516

Распад Советского Союза и возникновение независимых государств на месте бывших союзных республик неизбежно привели к возникновению в этих странах собственных нарративов национальной истории, а также вновь созданных либо реанимированных концепций национального государства. По-разному трактуя проблему генезиса собственных государств, историки постсоветских стран сходятся в одном: возникновение этих государств явилось исторически закономерным событием, а новые страны имеют право на автохтонность и независимость. И лишь в одном из постсоветских государств концепция национализма является двунаправленной, диаметрально противоположным образом трактуя историю, перспективы, а главное, историческую закономерность возникновения национального государства. Этим государством является Республика Молдова, где за последние полтора десятилетия определяющую роль в построении концепции национального государства играли направления “молдовенизма” и “румынизма”, соответственно, определившие две идентичности, которые можно охарактеризовать как параллельные.[1] Зачастую черпая доказательства своих идеологических постулатов из одних и тех же исторических источников,[2] “румынизм” и “молдовенизм”, тем не менее, характеризуются коренными концептуальными отличиями. Если “румынизм” можно охарактеризовать как этнокультурный национализм, постулирующий этническую и лингвистическую идентичность молдаван и румын, то “молдовенизм” с течением времени развился в гражданский национализм, легитимизирующий как историческое прошлое независимого молдавского государства, так и его будущее.

Эволюция молдавского государства на протяжении веков шла по такой замысловатой траектории, что сам факт ослабления советского контроля над территорией Молдавской ССР не мог не вызвать к жизни противоположные нарративы, описывающие возникновение национального государства. С исторической точки зрения “Молдавское государство” отнюдь не равнозначно нынешней территории Республики Молдова. Молдавское княжество возникло в середине XIV в. и включало в себя территории от Карпатских гор на востоке до Черного моря на юго-западе. Территория нынешней Республики Молдова, располагающаяся между рекой Прут на западе и приднестровскими районами на востоке, с XIX в. известная как Бессарабия, является лишь частью исторического “большого” Молдавского государства.[3] Аннексия Бессарабии Российской империей в результате подписанного ею в мае 1812 г. Бухарестского мирного договора с Османской империей означала включение молдавских территорий к востоку от Прута (т.е. Бессарабии) в состав империи Александра I. По условиям Парижского мирного договора 1856 г. Россия уступала южную часть Бессарабии, которая была присоединена к Молдавскому княжеству, находившемуся под сюзеренитетом Османской империи. Таким образом, юг Бессарабии стал не только частью Молдовы, но с 1859 г. и частью государственного объединения последней с Валахией, а с 1866 г. – частью нового государства, получившего название Королевства Румынии. Согласно Берлинскому мирному договору 1878 г., Российской империи была возвращена часть территории Бессарабии, отторгнутая от России в результате Парижского договора 1856 г.[4]

Как справедливо отметил румынский историк Фл. Соломон, ко времени первой аннексии Бессарабии Российской империей в 1812 г. румынское самосознание в крае только начинало формироваться среди книжников.[5] Лишь после создания единого румынского государства в середине XIX в. в Бессарабии на массовом уровне начинают распространяться элементы идеи национального румынского единства.[6] В то же время основным препятствием в развитии румынизма в Бессарабии являлся сам факт российского присутствия. Царский режим изолировал провинцию от остальных румынских регионов не только в экономическом, политическом, но и в культурном отношении. Наблюдавшаяся в этот период в Румынии некоторая модернизация дворянства по европейскому образцу и сопутствующее этому процессу восприятие европейских идей и ценностей обошли Бессарабию стороной.[7] Все это привело к тому, что у бессарабцев возникло чувство обособленности, в результате чего они стали идентифицировать себя не с румынами, а с молдаванами.[8] Такое положение не претерпело существенных изменений даже в период пребывания Бессарабии в составе единой Румынии в 1918-1940 гг. Несмотря на значительные усилия румынских властей, молдавская региональная идентичность не превратилась в идентичность румынскую.[9]

Таким образом, даже в бытность существования наиболее крупного румынского государства бессарабцы в полной мере не идентифицировали себя с румынами, в отличие от жителей других румынских провинций – Олтении, Мунтении, Трансильвании. В связи с этим трудно не согласиться с С. Бережаном, утверждающим, что если в остальных румынских провинциях местные процессы носили центростремительный характер по отношению к общерумынской идентичности, то в Бессарабии локальные особенности национального самосознания приобрели центробежный характер, будучи направленными от румынского “ядра”.[10]

В декабре 1917 г. на территории Бессарабии впервые возникло суверенное административно-территориальное объединение, хотя и в составе России – Молдавская Демократическая Республика. 9 апреля 1918 г. эта республика вошла в состав Румынии, окончательное объединение которой завершилось 1 декабря того же года включением в ее состав Трансильвании. На протяжении последующих 22-х лет Бессарабия являлась румынской провинцией. На территории же к востоку от Днестра в 1924 г. была создана Молдавская Автономная Советская Социалистическая Республика. К этому периоду относится первый открытый конфликт на поле идентичности между так называемыми “самобытниками” и “румынизаторами”, причем этот конфликт разгорелся в среде высокопоставленных большевиков молдавской автономии. Официальная советская историография описывала это противостояние так:

“Молдавско-румынские националисты стремились сорвать мероприятия Коммунистической партии по созданию Молдавской Автономной Советской Социалистической Республики. Буржуазные националисты сколотили в Москве так называемую “инициативную группу” по созданию Молдавской республики. ЦК РКП(б) разоблачил и разгромил эту враждебную националистическую группу.”[11]

В действительности “инициативная группа”, состоявшая из ряда высокопоставленных молдавских коммунистов, вызвала недовольство центральной власти в связи со своей позицией по проблеме национальной идентичности молдаван. Так, они считали, что “молдавской нации и национального языка не существует, что есть только румынская нация”.[12] Нужно отметить, что политический контекст, в котором была создана МАССР, исключал “румынизаторов” из социально-политической жизни края. Изначально автономная республика была задумана в качестве своеобразного полигона в борьбе за входившую в состав Румынии Бессарабию, к присоединению которой Советский Союз стремился на протяжении всего межвоенного периода. Поэтому вся мощь советского идеологического аппарата была направлена на поддержку “самобытников”, подчеркивавших различия между молдаванами и румынами, на культивированиие “молдавского языка” и “молдавской культуры”, иначе говоря, на создание молдавской этнической идентичности в противовес румынской. Тогда же был на государственном уровне оформлен глоттоним “молдавский язык”, в действительности представлявший собой местный диалект румынского языка на основе введенной Советами кириллической письменности.[13] Уже перед началом Второй мировой войны, в 1938 г., молдавское руководство ввело закон об обязательном изучении русского языка во всех учебных заведениях Молдавской АССР.[14] Таким образом, межвоенный период в Левобережной Молдавии во многом определил фундаментальные основы конъюнктурного политического “молдовенизма”, направленного на обособление молдаван от румын в этнолингвистическом аспекте, наивысший расцвет которого наступил по окончании Второй мировой войны.

Новый поворот в истории Бессарабии произошел после подписания в августе 1939 года Пакта Молотова-Риббентропа – документа, содержавшего секретный протокол, по которому СССР и Германия разграничивали сферы своего влияния в Европе. Реализация этого протокола вылилась, в частности, в аннексии Советским Союзом в июне 1940 г. всей территории Бессарабии, а также Северной Буковины, входивших на тот момент в состав Румынии.[15] С этого времени начинается история Советской Молдавии, составленной из территории Бессарабии и приднестровских районов Молдавской АССР, существовавшей в составе СССР в период с 1924 по 1940 гг. В связи с началом Великой Отечественной войны советское руководство не успело провести национальную реидентификацию населения Бессарабии, но один важный шаг в этом направлении все же был сделан – в феврале 1941 г. был принят закон о переводе молдавской письменности с латинского алфавита на русский.[16] В период с июня 1941 г. до весны 1944 г. Бессарабия и приднестровский регион находились во власти румынской администрации, после чего до 1991 года Молдавская ССР входила в состав Советского Союза.

По окончании Второй мировой войны в основу построения советскими историками молдавской этнической идентичности была положена теория А. Д. Удальцова, согласно которой молдавский народ и язык представляли собой симбиоз латинских и восточнославянских элементов,[17] отличаясь при этом от румынского народа и языка. Нужно отметить, что в целом советская историография занималась не столько историей этнической или национальной идентичности молдаван, сколько формированием их этнико-социальной идентификации с позиции классовой теории. В исторический оборот были введены такие термины, как “молдавская буржуазная нация” и ”молдавская социалистическая нация”.[18] По мнению одного из главных идеологов советского “молдовенизма” А. М. Лазарева, после аннексии Бессарабии Российской империи на всем протяжении XIX века “молдавская буржуазная нация формировалась параллельно и одновременно с румынской буржуазной нацией. Однако эти процессы проходили независимо друг от друга. Жившие в Бессарабии и левобережной Молдавии молдаване не участвовали и не могли участвовать в процессе образования румынской нации, как и румыны не участвовали и не могли участвовать в процессе образования молдавской нации”.[19]

В данном случае советская историческая наука игнорировала языковую и культурную общность в качестве основообразующих критериев нации. Поскольку считалось, что молдавская нация формировалась на территории Бессарабии в составе Российской империи изолированно от румынской нации, в качестве основного критерия национальной идентичности принималась общность территории.[20] При этом не учитывался длительный опыт территориальной инкорпорированности Бессарабии в состав Молдавского княжества, простиравшегося на западе до Восточных Карпат. Что же касается запрутских молдаван, то, по мнению того же А. М. Лазарева, их участие в процессе формирования румынской буржуазной нации изолированно от бессарабцев вело, с одной стороны, к постепенному угасанию их “древнеэтнического молдавского самосознания”, а с другой – к постепенному приобретению ими нового, румынского национального самосознания.[21]

Демонстрируя отсутствие национальных предрассудков у “власти рабочих и крестьян”, советская историческая наука первых послевоенных лет полностью солидаризировалась с позицией традиционной румынской историографии по проблеме русификации местного населения Бессарабии при царском режиме. Так, в официальной “Истории Молдавской ССР”, увидевшей свет в 1951 г., утверждалось:

“…все или почти все государственные должности (в царской России – С.Д.) занимали русские чиновники. Все дела в учреждениях, в судах велись на русском языке. Было запрещено издавать газеты и книги на национальных языках, в школах запрещалось обучаться на родном языке. Царское правительство… проводило политику насильственного “обрусения” нерусских национальностей.”[22]

Изучение политики русификации Бессарабии в имперский период было обусловлено отнюдь не стремлением к установлению исторической истины. Коммунистические идеологи преследовали совершенно иную цель – доказать, что наибольшего расцвета национальная культура края достигла в советский период.

В практическом плане утверждение молдавской этнико-классовой идентичности проявлялось в искоренении символов панрумынизма, очищении “молдавского” языка от ряда румынских лингвистических элементов с заменой их славянскими элементами, а также в этнической, лингвистической и культурной ассимиляции населения края с целью его интеграции в “единую семью советского народа”.[23] Частью данной программы была и кампания по дискредитации “буржуазных националистов” – представителей молдавской творческой интеллигенции, идентифицировавших себя с румынским этносом.[24] Эта кампания дала новый импульс своеобразной ревизии “молдавского” языка на предмет искоренения из него “румынизмов” (слов романского происхождения) и замены их “славянизмами”. Во многом такая политика повторяла процесс создания “молдавского” языка в Молдавской АССР в межвоенный период. Обособление “молдавского” языка от румынского, его искусственная “славянизация”, представленная как своего рода “возвращение к истокам”, культивирование “народной речи” молдаван значительно форсировали процесс русификации мажоритарного этноса. Повсеместное распространение русского языка в качестве официального в государственных и партийных организациях и учебных учреждениях обусловило его социальную престижность[25] – незнание русского языка создавало серьезные проблемы для социального и профессионального продвижения человека. Нужно отметить, что в долговременной перспективе русификация означала возникновение ситуации субстрактивного двуязычия, в рамках которого представители мажоритарного этноса, пользующиеся преимущественно языком outgroup (в нашем случае – русским языком), утрачивают собственную лингвистическую идентичность.[26] Утрата бессарабскими румынами собственной лингвистической идентичности неизбежно вела к их национальной ре-идентификации. Это выразилось, во-первых, в том, что мажоритарный этнос в подавляющем большинстве стал отождествлять себя с этническими молдаванами (к началу 1990-х гг. лишь 5% населения республики считали себя этническим румынами[27]). Во-вторых, размывание этнической идентичности создавало благоприятную почву для национальной самоидентификации в качестве гражданской, а не этнической общности.

Нельзя сказать, что, потеряв Бессарабию, Румыния отказалась от мысли привить румынизм жителям этой территории. Как это ни странно на первый взгляд, следует отметить, что наиболее значимые попытки внедрения румынского начала в самоидентификацию жителей Бессарабии извне, то есть из Румынии, были предприняты в период правления коммунистического диктатора Н. Чаушеску.[28] Оставаясь участником Варшавского договора, Румыния периода Чаушеску, тем не менее, проводила достаточно самостоятельную политику, порой даже вопреки воле Советского Союза, как это, например, случилось с отказом Чаушеску от участия в подавлении Пражской весны 1968 г. Румынский диктатор не скрывал, что считает Молдавскую ССР территорией, оторванной от Румынии. В официальной версии истории Румынии времен Чаушеску включение Бессарабии в состав румынского государства в 1918 г. – факт, трактовавшийся в СССР как “оккупация”, – рассматривался как ее “возвращение в состав Румынии”.[29] Более того, в Румынии был опубликован запрещенный в Советском Союзе текст секретного дополнительного протокола к Пакту Молотова-Риббентропа 1939 г., подчеркивавший “особый интерес” СССР к территории Бессарабии.[30]

Подобная обстановка вокруг “Бессарабского вопроса” в Румынии не могла не оказать идейного влияния на положение в Молдавии. Несмотря на железный занавес, который для жителей Молдавии являлся препятствием для контактов с другим социалистическим государством – Румынией, для молдаван не являлся секретом тот факт, что в действительности румынский и молдавский языки практически неразличимы. Представители же творческой и академической элиты Молдавской ССР подсознательно стремились к либерализации, считая себя этническими румынами даже в советский период. Реформы, затронувшие румынское общество в первый период правления Н. Чаушеску и советское общество при Н. С. Хрущеве, способствовали определенным изменениям в самоидентификации молдаван. Активизация культурных контактов была обусловлена прежде всего благоприятной политической обстановкой, сложившейся вокруг Советского Союза и Румынии в конце 1950-х – первой половине 1960-х годов. Оба лидера – и Хрущев, и Чаушеску – в этот период дистанцировались от тоталитарного опыта своих предшественников. За два года, с 1963 по 1965 гг., количество завозимой в Молдавию литературы из Румынии на латинской графике возросло почти в 2 раза.[31] К 1966 г. 70% всех зарубежных периодических изданий, попадавших в Советскую Молдавию, также были румынскими.[32]

В то же время все громче звучали голоса деятелей науки и культуры, ставивших под сомнение автономность молдавского языка. Еще в 1955 г., в ходе научной сессии Института истории, языка и литературы Академии наук МССР, в работе которой приняли участие многие видные романисты со всего Советского Союза, было поставлено под сомнение существование “независимого молдавского литературного языка”, который, как утверждалось “совершенно неотличим от румынского”.[33] Во время проходившей в 1961 г. в Кишиневе конференции советских романистов прозвучало даже заявление о том, что “с политической точки зрения молдавский язык существует, но с точки зрения лингвистической он представляет собой нонсенс”.[34] В ходе той же конференции историки литературы И. Василенко и А. Юраш подняли вопрос о целесообразности возвращения молдавского языка к латинскому алфавиту.[35] Латентная румынизация молдавской интеллигенции, как справедливо отмечают некоторые авторы, была ускорена реабилитацией классиков румынской литературы, а также поступательным движением в направлении приведения молдавского языка в соответствие с румынскими литературными канонами.[36] Нельзя недооценивать и тот факт, что, по справедливому замечанию А. Кушко и В. Таки, румынская историография периода Чаушеску развивалась в духе идеологического мифотворчества,[37] оказавшего существенное влияние на развитие концепции национального государства. Румынский исторический нарратив, безусловно, способствовал актуализации румынизма в Молдавии в 1960-е годы.

Период “завинчивания гаек” в национальном вопросе в Молдавской ССР, начавшийся со второй половины 1960-х гг., лишь на время приостановил пересмотр национальной самоидентификации в республике. К началу горбачевских реформ у молдавской интеллигенции были, пусть и интуитивные, предчувствия относительно вектора либерализации социально-политической жизни в Молдавии. Догматизм местной партийной номенклатуры и отсутствие какой-либо гибкости в управлении республикой сплотило движение за национальное возрождение, что, в итоге, привело его лидеров к власти.

С началом перестройки в СССР, с возникновением национального движения в Молдавии можно говорить об основополагающей роли молдавского и румынского национализма в имевшей место общественно-политической трансформации. На первом этапе национализм в Молдавии развивался как реакция на “недостаточное внимание”, уделявшееся коммунистическим режимом национальному языку и культуре. Несмотря на это, поначалу проблема румынской самоидентификации молдаван не ставилась лидерами Национального движения,[38] движущей силой этого движения являлся, скорее, не до конца осознавший себя румынизм. Под давлением стремительно набиравшего вес в обществе Народного фронта Молдовы, проводившего в центре Кишинева митинги под лозунгом “Язык! Алфавит!”[39], правящая Коммунистическая партия была вынуждена пойти на обсуждение “языкового вопроса”.[40] Однако под предлогом сохранения межнационального мира и “исходя из экономических соображений” ЦК КПМ отказался обсуждать возможность придания молдавскому языку статуса государственного и переход на латинскую графику.[41] Консервативная позиция партийно-государственной верхушки вызвала лавинообразную реакцию. Избранный летом 1989 г. Председателем Верховного Совета МССР Мирча Снегур активно включился в диалог с Национальным движением, более того, стал отождествляться с ним, выступая на митингах Народного фронта. При поддержке нового руководства республики лидеры Национального движения добились в августе 1989 г. официального признания за молдавским языком статуса государственного и перевода его на латинскую графику.[42]

И в других постсоветских республиках, в Молдове выход на авансцену “языкового вопроса” в условиях распада тоталитарного режима закладывал мину замедленного действия под межэтнический мир, поскольку стремление к возрождению национального языка в конечном итоге приводило к ситуации, когда его незнание ограничивало в правах этнические меньшинства. С другой стороны, Молдавия становилась потенциальным объектом иррендетизма со стороны Румынии,[43] что ставило под сомнение целесообразность выработки собственной концепции национального государства. Согласно американскому исследователю Ч. Кингу, “молдавский национализм… добился успеха в приобретении независимого государства, но, похоже, потерпел неудачу в создании независимой нации”.[44] Исследователь имел в виду ситуацию начала 1990-х гг., когда идеологическая монополия румынизма в Молдавии казалась непоколебимой.

По нашему мнению, характерной чертой развития румынизма в перестроечной и постсоветской Молдавии стало отсутствие собственной, выработанной в Бессарабии, исторической концепции. Фактически на рубеже 1980–1990-х годов состоялся “импорт” румынизма из-за Прута со всеми его мифологическими схемами, унаследованными со времен Чаушеску. Бессарабский вариант румынизма конца XX в., противопоставивший себя молдовенизму советского образца, т.е. национально-классовой концепции, в то же время перенял у нее многие методы самоактуализации. Ретрансляция идей румынизма без какого-либо критического осмысления[45] осуществлялась теми же людьми и в рамках той же исторической школы, которая на протяжении десятилетий советского режима занималась мифологизацией теории “молдавской буржуазной нации” и “молдавской социалистической нации”. В той же мере, в какой классовая теория представляла собой “религию от науки”, национальная идея в духе мифологизированного румынизма стала ядром новой светской религии.[46] “Suntem români și punctum!” (“Мы румыны, и точка!”) – эта фраза классика румынской литературы М. Еминеску была и остается “слоганом” молдавских румынистов, во многом объясняющим некритическое восприятие идей румынизма представителями научной и творческой элиты республики.

Не стоит умалять значение румынизма в осуществлении демократических реформ в Молдавии. Никому более, ни до, ни после 1989 года, не удавалось мобилизовать молдавское общество в такой же степени, в какой это сделали лидеры Национального движения под знаменем румынизма. В то же время, неустанно декларируя свою приверженность исторической правде, вместо непредвзятой аргументации собственной концепции выразители идей румынизма скатились к догматизму и очевидной политической ангажированности.

Адаптация румынистами научных аргументов к требованиям времени выразилась в конструировании ряда установок политического характера. Так, например, по мнению румынистов, гипотетическое признание советским режимом глоттонима “румынский язык” могло означать лишь одно – признание того, что Бессарабия является румынской территорией, несправедливо отторгнутой Советским Союзом от Румынии.[47] Практическая ликвидация последствий Пакта Молотова-Риббентропа для Бессарабии должна была означать, по мнению идеологов румынизма, автоматическое возобновление действия Акта об объединении Бессарабии с Румынией, подписанного в 1918 году.[48] В свою очередь, молдавская независимость, по мнению одного из идеологов бессарабского румынизма В. Чобану, не может противопоставить ничего конструктивного общности языка, истории и культуры румын и бессарабцев, таким образом противодействуя румынизму.[49] В. Чобану считает, что подлинная независимость является нейтральной категорией, которая не может быть направлена против чего-то или кого-то.[50] И хотя опыт возникновения многих независимых государств показывает, что на стадии становления эти страны рассматривали собственную независимость именно как инструмент борьбы против метрополий (достаточно вспомнить обстоятельства появления Соединенных Штатов Америки), приверженцы румынизма продолжают считать “индепендистский” дискурс Кишинева лишь оправданием отдельного от Румынии административно-территориального статуса Бессарабии,[51] не способным к преобразованию в конструктивный национализм, направленный на построение собственного государства.

“Работая на объединение с румынским государством”,[52] румынизм в Молдавии из этнического национализма перерос в угрозу существующей национально-государственной идентичности, тем самым серьезно подорвав собственные позиции. Агрессивная румынизация и очевидный курс на объединение с Румынией, проводившийся пришедшим к власти правительством Народного фронта, привели к расколу молдавского общества и фактически к территориальному расколу зарождавшегося молдавского государства. Некоторые авторы считают, что переход Народного фронта Молдавии на позиции румынизма способствовал этнической мобилизации (выделено мной. – С.Д.) населения Приднестровья на антирумынской основе.[53] Мы, напротив, солидарны с той точкой зрения, согласно которой приднестровский сепаратизм является скорее региональным, нежели этническим явлением, приверженцев которого можно найти среди всех этнических групп левобережной Молдавии.[54] “Чувство приднестровской идентичности”[55] базируется не на общем этническом или национальном самосознании. К возникновению этого “чувства”, как нам кажется, наиболее применим термин “реактивного национализма”,[56] который явился прямой реакцией на усиление румынизма в Молдавии. Именно страх перед угрозой румынизации, а отнюдь не перспективы построения собственного государства, обеспечили “при поддержке внешних спонсоров”[57] успех сепаратисткого движения в Приднестровье на всем протяжении 1990-х годов. Особый социально-экономический статус приднестровских районов как промышленно развитого региона, более высокий (в среднем) уровень жизни местного населения, значительную часть которого составляют приехавшие сюда по окончании Великой Отечественной войны русские, украинцы и представители других этнических групп бывшего СССР – все это создало определенный стандарт жизни советской Молдавии.[58] Угроза утери этого статуса с распадом СССР способствовала сплочению приднестровцев, однако, похоже, что в основе попытки построения собственной приднестровской идентичности лежит отнюдь не конструктивная аргументация, а исключительно стремление к деструкции всего, что связано с румынизмом. Не случайно, что в этом регионе попытки создания собственной истории заканчиваются симбиозом догматической “истории Молдавской ССР” и официоза приднестровских властей.[59]

Несмотря на крайнюю слабость “приднестровского самосознания”, сам факт зарождения сепаратизма заставил молдавское общество по-новому взглянуть на проблему собственной идентичности. Начавшийся с середины 1990-х годов отход от “панрумынской эйфории первых лет независимости”[60] способствовал возрождению молдовенизма, теперь уже в ином качестве. “Отпустив тормоза” в начале 1990-х годов, руководство Молдавии затем начало спешно предпринимать усилия по укреплению концепции национального молдавского государства. Осознав тот факт, что дальнейшая эволюция румынизма из концепции этнической идентичности в плоскость идентичности национальной, т.е. государственной, грозит усилением ирредентистских настроений и, в перспективе, утерей Молдавией своего суверенитета, руководство республики во главе с президентом М. Снегуром фактически инициировало крестовый поход против румынизма, созвав в феврале 1993 года общенациональный конгресс “Наш дом – Республика Молдова”. Главным идеологом этого форума стал писатель, имя которого известно далеко за пределами Молдавии – Ион Друцэ. Ключевыми словами молдавского президента, произнесенными в ходе работы конгресса, стали слова о том, что у молдаван “есть законные и исторические основания… называться молдавским народом”, а также право на “собственное государство”.[61] Именно конгресс “Наш дом – Республика Молдова” реактуализировал молдовенизм на официальном уровне, предложив его в качестве концепции гражданского национализма.

С точки зрения исторической аргументации в первые годы после достижения независимости молдовенизм характеризовался заранее обреченными на провал попытками возродить советскую теорию этнического происхождения молдаван,[62] повторяя тем самым ошибку румынизма, перешедшего с позиции этнической на позицию национальной идентификации Бессарабии. Слабость позиции молдовенизма в этой области проявилась, в частности, в отнесении некоторыми его представителями румын как носителей общего языка к “метаэтносу”[63] – термин, введенный советскими этнографами для характеристики коммунистического общества, в котором этнические различия более не имеют значения.[64] Следуя собственной интерпретации термина “метаэтнос”, некоторые молдовенисты начала 1990-х годов делали вывод о том, что, несмотря на общность языка румын и молдаван, последние представляют собой отдельный этнос и являются частью более многочисленного румынского метаэтноса.[65] Попытки доказать автохтонность молдавского этноса сcылками на более древнее происхождение этнонима “молдаванин” в сравнении с этнонимом “румын”[66] также не могут восприниматься серьезно.

Претензии молдовенизма на монополию в вопросе об этнолингвистической идентичности Бессарабии при очевидном превосходстве румынизма в этой сфере способствовали возникновению парадоксальной ситуации при определении самого названия языка мажоритарного населения края. Несмотря на то, что в Конституции Молдавии государственный язык именуется молдавским, данный глоттоним практически не используется ни в официальных учреждениях, ни в учебных заведениях, ни тем более – в культурной и общественной жизни республики. В настоящее время большинство населения республики, причем независимо от этнической принадлежности, признает, что государственный язык Молдавии должен называться румынским. Однако отсутствие соответствующей статьи в Конституции приводит к парадоксальной ситуации, когда повсюду, от газетных объявлений и официальных сообщений до бытовых разговоров, жители Молдавии называют свой язык не румынским и не молдавским, а просто “государственным”, подразумевая при этом, что “по-научному” его все же следует именовать румынским.

Однако в то же время большинство населения не считает себя этническими румынами. Хотя в правобережной Молдавии, т.е. в Бессарабии, основной массовой силой движения за национальное возрождение являлись жители периферийных районных центров и сел, этническими румынами они в большинстве своем признавать себя отказываются. По предварительным результатам переписи населения 2004 г., 76,1% населения Молдавии считают себя этническими молдаванами и лишь 2% – этническими румынами.[67] Как в конце 1980-х годов, так и сейчас румынами считают себя представители творческой интеллигенции, журналисты, ученые, представители некоторых политических групп. В то же время, потенциал румынизации Молдавии, безусловно, существует, и связан он, прежде всего, с включением в начале 1990-х гг. в образовательную программу курсов румынского языка и “истории румын”,[68] а также с тем фактом, что значительное количество молдавских студентов получает образование в Румынии.

В то время, как румынизм добился очевидных успехов в деле этно-лингвистической иденичности автохтонного населения республики, молдовенизму принадлежит пальма первенства в рамках национальной, государственной идентичности. Концепция молдовенизма отстаивает право молдаван на самобытность, на своеобразную ментальность, отличающую их от остального румыноязычного населения, проживающего за Прутом. С позиций румынизма существование независимого государства на территории Бессарабии рассматривается как временное явление, своего рода “переходный период”, который начался после распада Советского Союза и должен завершиться воссоединением с румынским государством. В свою очередь, молдовенизм отстаивает тезис исторической закономерности возникновения государства на территории Бессарабии, ссылаясь как на многовековой опыт развития Молдавского государства, так и на уникальность местного общества и его будущие перспективы.

Было бы нелепо объяснять факт национальной обособленности молдаван как народа только лишь ломкой их идентичности тоталитарным режимом. Думается, более глубокая трактовка особой идентичности молдаван состоит в том, что историческая память заставляет их идентифицировать себя в качестве “пограничного” народа, проживающего на перекрестке западно- и восточноевропейского миров, на границе сфер влияния больших держав. Полиэтничность и этническая терпимость молдаван как народа высока по сравнению со многими другими постсоциалистическими обществами;[69] наличие у местного населения родственных уз как в Румынии, так и в постсоветских государствах – все это привело к тому, что революционный пыл начала 1990-х гг. под знаменем румынизма сменился озабоченностью за будущее собственного государства, в котором молдовенизм как концепция государственности стал играть ведущую роль.

Резюмируя сказанное выше, хотелось бы отметить, что, по нашему мнению, на современном этапе развития молдавского государства ни румынизм, ни молдовенизм в том их понимании, в котором они присутствовали в конце 1980-х - начале 1990-х годов, не могут претендовать на право называться идеологией национального государства. Минимализация влияния румынизма в настоящее время, помимо прочего, связана и с его большей, в сравнении с молдовенизмом, догматизацией. Представители румынизма, отказавшись от критического рассмотрения собственной концепции и обращаясь исключительно к историческому опыту прошлого, собственными руками превратили румынизм в своего рода догмат, неспособный к дальнейшему развитию и к адаптации в условиях стремительно меняющегося общественного сознания. С этой точки зрения молдовенизм, освободившись от классовой сущности и далекий от гротескного приднестровского молдовенизма, предстает в качественно ином виде – как концепция национальной, государственной идентичности молдавского народа, инклюзивный характер которого подразумевает включение в жизнь государства всех граждан, независимо от их этнического происхождения.

 


[1] A.-M. Thiesse. Inventing National Identity // Le Monde Diplomatique. June 1999. P. 12.

[2] V. Saca. Conflictul de identificare în Republica Moldova: generalul și particularul // Identitatea națională și comunicarea. Chișinău. 1998. P. 67.

[3] Более подробно см., например: История Бессарабии. От истоков до 1998 года / Координатор И. Скурту. Кишинев, 2001, с. 15-31; Ch. King. Post-Soviet Moldova. Iași, 1997. P. 22.

[4] История Бессарабии. C. 58.

[5] Fl. Solomon. De la RSSM la Republica Moldova. Identitate etnică și politică // Basarabia. Dilemele identității. Volum editat de F. Solomon și A. Zub. Iași, 2001. P. 74.

[6] Ibidem.

[7] A. Cușco. Basarabia văzută de celălalt sau eterna dilemă a identității // Contrafort. 2002. №№ 9-10. P. 8.

[8] Ibidem.

[9] Fl. Solomon. Op. cit. P. 75.

[10] S. Berejan. Folosirea glotonimului “Limba română” în Republica Moldova. Aspecte identitare// Basarabia. Dilemele identității. Р. 262.

[11] ИсторияМолдавскойССР. Т. 2. Кишинев, 1955. С. 114.

[12] А. В. Грекул. Расцвет молдавской социалистической нации. Кишинев. 1974. С. 48.

[13] См. “Постановление Политбюро ЦК КПУ по вопросу о создании Автономной Молдавской Советской Социалистической Республики в составе Украины” (пп. 8 и 9) в: О. Галущенко. Борьба между румынизаторами и самобытниками в Молдавской АССР (20-е годы) // http://moldova.cc/galuscenco.

[14] А. В. Грекул. Указ. соч. С. 97.

[15] Подробнее: A. Moșanu. Pactul Molotov-Ribbentrop și consecințele lui pentru Basarabia // Moldova Suverană. 1991. 27 iunie. Р. 3.

[16] А. В. Грекул. Указ. соч., с. 123.

[17] А. Кушко, В. Таки. “Кто мы?” Историографический выбор: румынская нация или молдавская государственность? // Ab Imperio. 2003. № 1. C. 485-495.

[18] См., например: А. М. Лазарев. Молдавская советская государственность и бессарабский вопрос. Кишинев. 1974.

[19] Там же. С. 116.

[20] Там же.

[21] Там же. С. 533.

[22] История Молдавской ССР. Т. 1. Кишинев, 1951. С. 346.

[23] I. Cașu. “Politica națională” în Moldova Sovietică (1944-1989). Chișinău, 2000. Р. 38.

[24] Более подробно об этом см., например: V. Beniuc. Intelectualitatea, lupta ideologică și problemele identității naționale în Moldova anilor postbelici // Identitatea națională și comunicarea. Р. 53-62; I. Cașu. “Politica națională”...Р. 48-50; I. Livezeanu, L. Armașu. Identitatea colectivă a scriitorilor din Basarabia înainte și după independență // Basarabia. Dilemele identității. P. 249-254; V. Beșleagă. Conștiința națională sub regimul comunist totalitar (RSSM 1956-1963) // Contrafort. 2005. Nr. 3-5. P. 21-22.

[25] F.-T. Olaru. Disensiuni identitare în Republica Moldova. Aspecte sociolingvistice // Basarabia. Dilemele identității. P. 309.

[26] Ibidem.

[27] Г. Кодряну. Днестровский разлом. Приднестровский кризис и рождение ПМР: роль и место спецслужб. Тирасполь, 2002. С. 18.

[28] Подробнее см., например: S. Suveică. Polemica româno-sovietică privind chestiunea Basarabiei în arhivele Europei libere (1964-1975) // Basarabia. Dilemele identității. Р. 189-202.

[29] История Бессарабии. С. 287.

[30] Ibidem.

[31] I. Cașu. “Politica națională”... Р. 62.

[32] Ibidem.

[33] E. Postică. “Dezghețul” hrusciovist și ascensiunea naționalismului cultural în RSSM // Tiragetia. Anuar XII. Chișinau, 2003. Р. 202.

[34] Ibid. Р. 65.

[35] E. Postică. Op. cit. Р. 205.

[36] А. Кушко, В. Таки. “Кто мы?”

[37] Там же.

[38] См. например: Л. Лари. Лабиринтул басарабян // Ындемн ла ынэлцаре ын историе. Кишинэу, 1990. П. 199.

[39] A. Petrencu. Identitatea românilor basarabeni: o problemă reală sau falsă? // Basarabia. Dilemele identității. Р. 241.

[40] I. Cașu. “Politica națională”... Р. 77.

[41] Ibid. Р. 77-78.

[42] Moldova Socialistă. 1 septembrie 1989.

[43] Ch. King. The Moldovans: Romania, Russia and the Politics of Culture. Stanford, 2000. Р. 7.

[44] Ibid. Р. 3.

[45] А. Кушко, В. Таки. Указ. соч.

[46] N. Vizitei. Destinul ideii naționale în istoria actuală a Moldovei // Identitatea națională și comunicarea. Р. 37.

[47] См. например: I. Cașu. Etnicitate și politică în Moldova Sovietică // Basarabia. Dilemele identității. Р. 60.

[48] См. например: A. Petrencu. Op. cit. Р. 242.

[49] V. Ciobanu. Restanțele istorice ale Republicii Moldova față cu procesul de integrare europeană // Basarabia. Dilemele identității. Р. 215.

[50] Ibidem.

[51] Ibidem.

[52] W. Crowther. The Politics of Democratization in Postcommunist Moldova // K. Dawisha and B. Parrot. (Eds.). Democratic Changes and Authoritarian Reactions in Russia, Ukraine, Belarus and Moldova. Cambridge, 1998. P. 283.

[53] О. Галущенко. Молдаване: мифы и реальность (поиски постсоветсткой идентичности в Республике Молдова) // www.actr.org/JER/issue4/7.htm.

[54] P. Kolso, A. Malgin. The Transnistrian Republic: A Case of Politicized Regionalism // Nationalities Papers. 1998. Vol. 29. No 1. Р. 106.

[55] Ibid. Р. 122.

[56] W. Crowther. The Politics of Democratization. Р. 293.

[57] Ibid. Р. 295.

[58] J. Chin, S. Roper. Ethnic Mobilization and Reactive Nationalism: The Case of Moldova // Nationalities Papers. 1995. Vol. 25. No 2. Р. 293.

[59] Как наиболее типичный пример см.: История Приднестровской Молдавской Республики. В 2-хтт. Тирасполь, 2001.

[60] Ch. King. The Moldovans. Р. 169.

[61] M. Snegur. Republica Moldova este țara tuturor cetățenilor săi // Pământ și oameni. 1994, 12 feb.

[62] См. например: Н. В. Бабилунга. Население Молдавии в прошлом веке: миграция? ассимиляция? Русификация? Кишинев, 1990.

[63] Там же. С. 107-108.

[64] См. например: Ю. В. Бромлей. Этнический парадокс современности в историческом контексте // Новая и новейшая история. 1989. № 5, С. 69.

[65] Н. В. Бабилунга. Указ. соч. С. 108.

[66] См. наиболее типичный пример: P. P. Moldovan. Moldovenii în istorie. Chișinău, 1993.

[67] Ziua. 2005, 20 mai.

[68] Подробнее об этом см., например: I. Ojog, G. Gavrilița. Problema identității naționale în manualele de istorie din Republica Moldova, 1990-2000 // Basarabia. Dilemele identității. Рp. 83-96; С. Мустяцэ. “Мы – румыны?” Преподавание истории в Республике Молдова в последние десять лет // Ab Imperio. 2003. № 1. С. 467-484.

[69] Ch. King. The Moldovans. Р. 170.