«Бессарабский вопрос» в начале XX века в сравнительной перспективе.

Специфика «бессарабского вопроса» состояла в том, что Бессарабия представляла собой пограничную территорию и находилась в поле символического противостояния двух проектов идентичности — русского (имперского) и румынского (национального). Поэтому в данной статье я обращусь к двум сюжетам: Бессарабия как имперская окраина и Бессарабия как составная часть румынского проекта «идеального отечества».

Прежде всего, следует оговориться, что сравнительный анализ не претендует на всеохватность. Я буду обращаться лишь к тем сюжетам и аналогиям, которые необходимы для контекстуализации «бессарабского вопроса», при этом, многие сюжеты из истории окраин Российской империи и населенных румынами областей Австро-Венгрии, интересные сами по себе, останутся за рамками повествования.

Также следует учитывать определенные ограничения, присущие сравнительному анализу. Во-первых, сравнение неизбежно будет страдать асимметричностью, т.к. в силу ряда технических и лингвистических причин большинство первоисточников и значительная часть литературы по явлениям, с которым сравнивается основной объект, как правило, не доступны исследователю. В силу этого обстоятельства целью компаративного анализа является выявление общих тенденций и отправных точек для дальнейших изысканий. Во-вторых, следует учитывать, что зачастую схожие внешне процессы и явления могут иметь принципиально разные причины и, поэтому значительная часть выводов может рассматриваться лишь как рабочие гипотезы. В-третьих, сопоставляемые процессы не всегда происходят синхронно, поэтому нет смысла говорить о строгих хронологических рамках. Тем не менее, я буду стараться не выходить за пределы периода с 60-х гг. XIX в. по начало I мировой войны.

Имперский контекст

Бессарабские молдаване в иерархии народов Российской империи

Андреас Каппелер писал, что «с точки зрения имперского центра более сотни этнических групп царской империи, зафиксированных в переписи 1897 года, не обладали равными правами. Они были выстроены по иерархии, игравшей большую роль в царской политике»¹. Каппелер выделял три типа иерархий: одна выстраивалась в соответствии с показателем политической лояльности, другая — на основе сословно-социальных факторов, третья — по культурным критериям.

Политическая лояльность молдаван (по крайней мере крестьян) с точки зрения имперских властей не вызывала сомнений. Они представлялись одним из наименее проблемных народов Российской империи. Даже насильственная русификация 60 — 80-х гг. не вызвала серьезных протестов ни со стороны бессарабского румыноязычного населения, ни со стороны местной элиты. В представлении местных светских и церковных властей, молдаване были исключительно крестьянским народом, к тому же в течение многих столетий исповедовавшим православие, бывшее «господствующей верой».

Сами представители имперской администрации видели в «беспроблемности» молдаван результат благосклонного отношения к ним со стороны «правительства и местных властей, которые... не смотрели на молдаван, как на чуждых интересам России инородцев»². Также было широко распространено убеждение, что молдаване склонны к ассимиляции: «нередко местный молдаванин, не отрекаясь от своей народности, считает себя русским или именует себя неопределенным термином бессарабец»³. О мотивах добровольной ассимиляции нередко рассуждали и представители молдавской интеллектуальной элиты. Например, секретный агент полиции (предположительно Георгий Мадан), наблюдавший за сепаратистскими тенденциями среди молдавского населения Бессарабии и ирридентистскими течениями в Румынии, писал о крестьянах: «если мы изучим народную душу до конца прошлого столетия, то увидим, что молдаване питают самую беззаветную любовь и верность Государю-Императору, самое глубокое благоговение к Великой, святой России и горячо желают научиться по-русски, стать русскими совсем»⁴. Сепаратистские же тенденции, захватившие местных интеллектуалов, он объяснял деятельностью ничтожной группы «агитаторов» (как внутренних, так и внешних), а также нежеланием правительства использовать молдавский язык, как мощное средство пророссийской пропаганды. Еще более радикальных взглядов придерживался известный публицист и лидер бессарабских черносотенцев П.А. Крушеван. Полемизируя с «румынофилами», он писал, что «в Бессарабии, конечно, не 2 миллиона румын, а всего тысяч 800, да и те наполовину обрусѣли (используя именно такую форму, Крушеван отсылает к добровольной ассимиляции — О.Г.) или, во всяком случае, слились душой с Россией». Актуализацию же локального «сепаратизма» он был склонен, в характерной для себя манере, трактовать как результат «еврейского заговора», имевшего целью «посеять вражду... между русским и румынским населением, между братьями, которые давно слились и живут мирной, дружной семьей»⁵.

Подобные представления об идентичностях и лояльностях не были исключительными и распространялись на подавляющие большинство православных инородцев империи. Православие здесь выступало основным маркером идентичности и средством интеграции нерусского населения. При этом в официальной риторике сама православная религиозность иноэтничных групп редко ставилась под сомнение, а местная конфессиональная специфика не учитывалась. Так, например, католическое влияние на белорусов и их униатское прошлое, распространенность старообрядчества среди карел и специфика неофициальной религиозной жизни среди молдаван оставались либо почти неизвестными большинству имперских акторов, либо не рассматривались как серьезные препятствия для «слияния» с единоверным русским народом.

Однако, несмотря на постулируемую уверенность в молдаванах и других «инородцах», отличительной чертой представлений о них было незнание многих реалий местной жизни и поверхностные представления о межэтнических контактах. Например, бывший в 1903 — 1904 гг. бессарабским губернатором С.Д. Урусов, в своих мемуарах лишь несколько раз упоминает молдавское население, и то в связи с крестьянскими волнениями. Характеризуя молдаван, Урусов повторяет многие устоявшиеся стереотипы о них: «Молдаване — чрезвычайно милый, добросердечный и покорный народ. Но они любят вежливое обращение, охотно выслушивают комплименты и не лишены некоторого простодушного хвастовства»⁶. «...Молдаване с большим благоговением относятся к царской власти и любят указывать на свою преданность престолу»⁷.

Не более полными были представления об «инородцах» у российских этнографов. Так, известный путешественник и исследователь юго-западных окраин середины XIX в. А. Афанасьев-Чужбинский, отправляясь в поездку, вообще не ожидал встретить в Бессарабии  молдаван⁸. Автор одной из наиболее часто цитируемых дореволюционных работ⁹, повещенной Бессарабии, Л.С. Берг, подчеркивая неполноту знаний о молдаванах, писал: «Быт молдаван Бессарабии, к стыду нашему, почти совершенно неизвестен. Кое-что сообщено Защуком, писавшим в 1860 году, но автор этот не был специалистом этнографом и данные свои собирал попутно. Кроме того, имеются две-три крохотные заметки в журналах. И это все о миллионном народе, находящемся под властью России свыше столетия»¹⁰.

Если обратиться ко второму типу этнических иерархий, предложенному Каппелером, предполагавшему разделение народов в зависимости от полноты социальной структуры, то место бессарабских молдаван в такой системе координат окажется двойственным. С одной стороны, местная молдавская элита существовала. Она была представлена потомками молдавских бояр, которые получили права российского дворянства и в первой половине XIX в. были приглашены для управления окраиной в рамках непрямого правления. С другой стороны, в течение XIX в. автохтонная элита подверглась значительной русификации. Многие молдавские дворянские семьи со временем полностью принимали русскую идентичность. Кроме того, значительную часть бессарабских верхов в результате политики колонизации составляли выходцы из других губерний Российской империи, прежде всего из великорусских. Так, в 1911 г. из 498 знатных фамилий, насчитывавшихся в Бессарабии, только 138 были молдавскими по происхождению¹¹. Религиозная и интеллектуальная элиты также были в значительной степени русифицированы. Последняя была к тому же малочисленной. Так с 1901 по 1917 г. в крупных российских университетах обучалось всего 268 студентов-молдаван¹². Образование, как высшее, так и начальное, для бессарабцев было возможно исключительно на русском языке, что ограничивало возможности его получения для широких масс населения и приводило к тому, что среди образованных слоев молдавского общества наблюдался тотальный билингвизм и восприятие русской культуры. Лишь немногие интеллектуалы получали образование в Румынии или за границей. Таким образом, место бессарабцев было ближе к народам с неполной социальной структурой. Их положение во многом напоминало левобережных «малороссов», элита которых хотя и разделяла общие «этнические корни» с крестьянами, но в период русского господства в массе своей ассимилировалась.

Система оценки места того или иного народа в этнических иерархиях Российской империи по культурным маркерам представляет собой довольно сложную концентрическую систему, в центре которой находились православные христиане, промежуточное положение занимали христиане других конфессий, а на краях были представлены нехристианские инородцы. Ядро этой системы составляли русские в широком понимании понятия «русскость»^13. Положение конкретной группы внутри этой иерархии не было строго фиксированным, а зависело от того каким образом были заданы границы русской нации. Эти границы, в свою очередь, не были строго оговорены. Русская нация могла включать в себя всех подданных Империи, членов привилегированных сословий, всех православных или всех восточных славян, в духе традиционного значения понятия Русь¹⁴. Православие гарантировало молдаванам относительно привилегированное положение в имперских культурных иерархиях и открывало дорогу к членству в «большой русской нации», в том случае, если «русскость» понималась как обозначение культурной, а не этнической общности. Впрочем, как отмечает А. Миллер, даже восточнославянская этничность не была жестким барьером. В качестве примеров подобного рода он приводит финно-угорские народы Поволжья, полная ассимиляция которых русскими виделась неизменно положительным явлением. Кроме того, «значительное число обрусевших и христианизированных татар и среди русских крестьян, и среди русских дворян ни для кого не было ни секретом, ни проблемой»¹⁵. В случае с молдаванами на практике потенциальную возможность стать членом русской нации имел каждый молдаванин. Наиболее ярким примером может служить Павел Крушеван, который не просто «стал русским», но выступал в качестве крупного идеолога русского национализма и антисемитизма. По сути единственным необходимым условием для ассимиляции являлось знание русского языка.

Другой возможной системой этнокультурной классификацией Российской империи может служить разделение на «старые» (или «исторические») и «молодые» народы. Основными критериями для такого разделения выступают наличие полной социальной структуры и опыт средневековой государственности. Каппелер выделяет в западной части Российской империи шесть крестьянских народов («молодых наций»), — украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев и финнов — общей чертой которых был почти исключительно крестьянский социальный состав и отсутствие или длительные перерывы собственных государственных традиций¹⁶. По ряду формальных признаков (наличие средневековой государственности, письменной традиции и самобытной культуры) молдаване могли считаться «историческим» народом. Однако, в силу обстоятельств, упоминавшихся выше, к концу XIX в. они утратили большинство признаков, по которым их можно было бы отнести к «старым» нациям. Следует учитывать, что принадлежность этнографической группы к определенному типу никогда не была раз и на всегда определенной, а менялась со временем. Наиболее часто встречающийся вариант — постепенная кристаллизация из крестьянской среды слоя модерной элиты. Примерами такого перехода в категорию «старых» наций могут считаться финны (которые к началу XX в. имели финский литературный язык, финскую профессиональную культуру, собственное политическое устройство и экономику) и с некоторыми оговорками прибалтийские народы¹⁷. Благодаря лютеранской вере, предполагавшей обязательное умение читать, прибалтийские народы отличались от остальных «молодых наций» Российской империи самым высоким уровнем грамотности и наличием системы школ с преподаванием на родном языке¹⁸. В подобном положении оказались также литовцы, которые утратили свою государственность и воспринимались скорее как молодая крестьянская «нация».

«Историчность» и «укорененность» того или иного народа также могла ставиться под сомнение с помощью определенных руссоцентричных нарративов. В случае с Бессарабией речь шла об объявлении Пруто-Днестровского междуречья «исконно русской землей», автохтонными жителями которой признавались не дако-римляне — волохи — молдаване (согласно румынским представлениям), а славянские племена уличей и тиверцев, бывшие какое-то время были подданными киевского князя. Молдаване же с этой точки зрения являлись пришельцами из-за Карпатских гор. Также особенно подчеркивалось исключительное славянское влияние на средневековые румынские княжества — Молдову и Валахию, — и относительно позднее распространение румынского языка, вытеснившего старославянский в администрации, церкви и культурной жизни княжеств лишь к началу XVII века. Наиболее известным прочтением прошлого Бессарабии в этом духе является книга «Бессарабия. Историческое описание», вышедшая под редакцией П.Н. Батюшкова¹⁹. Пример Батюшкова показателен тем, что он был автором целой серии книг по истории западных окраин России, по отношению к которым применялись сходные методы «символического присвоения» прошлого и «национальных» территорий²⁰. Нередкими в этой связи были и ссылки на пестроту населения Бессарабии и частые взаимные ассимиляции между славянским и румынским населением. В таком случае молдаване могли и вовсе сближаться со славянами: «...Бессарабия, еще до воссоединения с Россией, была связана с нею не только единством православной веры, но и племенным родством значительной части населения»²¹. Выдвигались даже более радикальные исторические гипотезы, обосновывавшие русское господство в Бессарабии. Так, Л.С. Берг писал в 1918 г. (уже во время крушения империи), что «для русских этот край [Бессарабия] имеет свой особый, специальный интерес: новейшими исследованиями (по-видимому, речь идет об изысканиях известного филолога А.А. Шахматова²² — О.Г.) обнаруживается, что Бессарабия есть прародина русского народа (курсив мой — О.Г.); здесь жили русские в ту пору, когда они еще не успели разделиться на три ветви: великорусов, малорусов (украинцев) и белорусов»²³.

Противоречивость положения бессарабских молдаван в имперских иерархиях нашла отражение в разных образах, к которым прибегали для их описания. Восприятие этой группы варьировались от благородных потомков римского племени до полудикого народа, сопоставимого с населением Сибири, Кавказа и Киргизских степей.

Интенсивность процессов национализации в Бессарабии и на других окраинах

Отличие Бессарабии от большинства окраин Российской империи состояло в том, что этап «культурного национализма», который Мирослав Грох называет «фазой А», здесь не может быть выделен в чистом виде. Во второй половине XIX века лишь отдельные представители молдавского дворянства и интеллигенции спорадически проявляли интерес к народной культуре, кодификации языка, созданию системы национального образования — традиционным первым шагам национализмов «молодых» наций. Отчасти в подобных шагах не было острой необходимости, ввиду того, что и письменный язык и литература и модерная культура в случае необходимости, как казалось интеллектуалам, могли быть мобилизованы, т.к. они существовали в Румынии. Подобная ситуация, когда национальные активисты определенной этнической группы обращаются к заимствованию атрибутов нации у своих родственных соседей, не была уникальной. В приделах Российской империи подобный пример демонстрировали карельские активисты, пытавшиеся адаптировать финский язык.

Для большинства крестьянских народов Российской империи национальная мобилизация была связана с революцией 1905 — 1907 гг. Бессарабцы не составляли исключения. Появление, пусть и немногочисленного, национального движения в этой спокойной губернии стало неожиданностью для властей. Таким образом, переход от культурного национализма к политическому оказался для бессарабских молдаван более резким, но при этом практически синхронным с национализмами других «малых народов» Российской империи. И культурная, и политическая программы были сформулированы одновременно. При этом они, по всей вероятности, явились результатом ряда идеологических заимствований. Говоря о возможном «образце» для бессарабских националистов, помимо очевидной румынской модели, следует также упомянуть национализмы прибалтийских народов. Ссылки на опыт эстонцев и латышей в деле развития национальной жизни периодически фигурировали в сочинениях бессарабских националистов²⁴. Ядро молдавского национализма составляли выпускники Дерптского университета, бывшего одним из наиболее значительных центров эстонского национализма. Однако, вопрос о степени контактов бессарабцев с эстонскими интеллектуалами и конкретных механизмах заимствования идей остается открытым и потребует дополнительного исследования.

В литературе об окраинах довольно часто встречаются сравнения с «украинским вопросом». Во-первых, это вызвано тем, что украинский случай наиболее исследован, во-вторых, тем, что Украина занимала особое место в иерархии окраин Российской империи. Насколько возможно сравнение «украинского вопроса» с бессарабским? В первом приближении обе окраина достаточно схожи. По ряду социальных и экономических показателей Бессарабия была близка к губерниям, населенным украинцами. Но в то же время украинский национализм имел существенные особенности. Несмотря на неблагоприятные условия (низкая грамотность, небольшой процент городского населения и высокие темпы его ассимиляции), украинцы гораздо раньше встали на путь модерного национализма. Это объясняется тем, что территории с малороссийским или русинским населением еще в начале XIX в. стали объектом притязаний польского и русского проектов. И поляки и русские в течении длительного времени не воспринимали украинцев как особую группу, а считали составной и неотъемлемой частью своих собственных наций²⁵. В этой ситуации появление местного движения, отстаивавшего идею своей культурной, а позднее и политической самобытности, представляется логичным. Бессарабия, хотя и занимала схожее положение «между нацией и империей», все же не испытала такого масштабного обоюдного давления. Русские никогда не ставили под сомнение этническое родство бессарабских молдаван и запрутских румын²⁶. Залогом  единства молдаван с Россией выступали, прежде всего, политическая лояльность и религиозная близость. Благодаря общей вере двери в русскую нацию для молдаван всегда были открыты, но обязательным условием такого «слияния» выступала ассимиляция, прежде всего, языковая и культурная, в то время как малороссы считались членами большой русской нации по определению.

Говоря об интенсивности процессов нациостроительства на разных окраинах, следует обратить внимание на степень развитости «национальной» публичной сферы. Среда, в которой могли бы артикулироваться националистические идеи, появляется в Бессарабии поздно, в период революции 1905 — 1907 годов. При этом она была, пожалуй наименее развитой среди всех европейских окраин России. Для сравнения: только в 1905 — 1907 выходило около 107 периодических изданий на латышском языке²⁷. На украинском языке в эти же годы в приделах Российской империи выходило 18 газет и журналов, в основном национальной ориентации²⁸. В Бессарабии же с 1906 по 1917 гг. не насчитывалось в общей сложности и десяти наименований периодических изданий. Тиражи их были весьма скромными, и те не всегда удавалось полностью реализовать Следствием этого был крайне низкий импакт националистической пропаганды среди бессарабского населения.

Неразвитость публичной сферы была так или иначе связан с социолингвистической ситуацией в Бессарабии.

Практически все окраинные языки Российской империи во второй половине XIX – начале XX вв. подвергались тем или иным формам регламентации со стороны центра. В одних случаях речь шла о попытках вытеснении языка из тех сфер, где он имел сильные позиции (польский во втор. пол. XIX в.), в других — об ограничении процесса эмансипации молодых литературных языков²⁹. В отношении молдавского (румынского) языка до 70-х гг. XIX в., когда он был вытеснен из сферы богослужения и образования, проводился первый сценарий. На рубеже XIX — нач. XX вв. языковая политика смягчается; румынский пусть и в ограниченных масштабах допускается в богослужении и образовании (как факультативный предмет), он также проникает в публичную сферу. При этом использование румынского языка все же остается ограниченным, в том числе благодаря цензуре, которая особенно пристально относилась к литературе ввозимой из Румынии. Однако, едва ли можно говорить о какой-либо целенаправленной и последовательной языковой политике в Бессарабии. Косвенным подтверждением этого служит то, что российские власти никогда не заботила проблема алфавита, применявшегося для молдавского языка, при том, что «алфавитный вопрос» был одним из ключевых элементов языковой политики Российской империи³⁰. И латиница и кириллица в одинаковой степени использовались в Бессарабии, хотя кириллица имела большее распространение, как более знакомая местному населению. Единственным известным исключением была попытка запретить преподавание на латинском алфавите (использовавшемся наряду с кириллицей) в Кишиневской духовной семинарии. Впрочем, благодаря протесту учеников и учителей, а также вмешательству епископа Владимира эта попытка осталась нереализованной³¹.

1. Каппелер А. Мазепинцы, малороссы, хохлы: украинцы в этнической иерархии Росийской империи // Россия-Украина: история взаимоотношений. М, 1997. C. 125.
2. Секретное письмо бессарабского губернатора Харузина  начальнику Полицейского управления \\ Negru Gh. Ţarismul şi mişcarea naţională a românilor din Basarabia. P. 154 - 155.
3. Ibidem. P. 155.
4. Сообщение секретного агента "Заграничного" № 414. // ANRM., fond 297, inv.1, dosar 98, fila 181.
5. Друг, 1906. № 138.
6. Урусов. С.Д. Записки губернатора. М., 1907. С. 230.
7. Там же. С. 224.
8. Чужбинский А. Собр. соч. Т. VIII. С. 256-257.
9. Хотя книга впервые издана в 1918 г., основная ее часть написана в 1916 г. в рамках проекта по этнографическому описанию регионов России Берг Л.С. Бессарабия: страна, люди, хозяйство. Кишинев, 1993.
10. Берг Л.С. Бессарабия: страна, люди, хозяйство. Кишинев, 1993. С. 82.
11. Demkó A. New nation in Europe: Romanians or Moldavians – http://www.east-west-wg.org/cst/cst-mold/newnat.html.
12. Бабий А.И. Формирование молдавской интеллигенции во втор. пол. XIX – нач. XX вв. Кишинев, 1971. С. 20. Для сравнения: только в 1907\1908 учебном году в одном только Венском университете училось более 300 студентов-поляков, выходцев из Российской империи. См.: Иванов А. Е. Российское студенческое зарубежье. Конец XIX - начало XX вв. // Вопросы истории естествознания и техники, 1998, № 1- http://www.rustrana.ru/article.php?nid=33881
13. Каппелер А. Мазепинцы, малороссы, хохлы... СС. 131 – 133.
14. Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (втор. пол. XIX века). СПб., 2000. С. 34.
15. Миллер А.И. Империя Романовых и национализм. Эссе по методологии исторического исследования. М.: НЛО, 2006. С. 71.
16. Каппелер. А. Росія як поліетнічна імперія. Львів, 2007. С. 171.
17. Витухновская. С. 21.
18. Каппелер. А. Росія як поліетнічна імперія ... С. 172.
19. Батюшков П.Н. Бессарабия. Историческое описание. СПб., 1892.
20. См. Батюшков П.Н. Холмская Русь. Исторические судьбы Русского Забужья. СПб., 1887; Волынь. Исторические судьбы Юго-Западного края. СПб., 1888; Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края. СПб., 1890; Подолия: Историческое описание. СПб., 1891.
21. Бессарабия. Географический, исторический, статистический, экономический, этнографический литературный и справочный сборник. Под ред. П.А. Крушевана. М., 1903. С. 91.
22. Шахматов А.А. Введение в курс истории русского языка. Петроград. 1916. C. 46.
23. Берг Л.С. Указ. соч. С. 10.
24. См. напр.: Începuturile mişcării naţionale în Basarabia (1899 – 1907) // Cugetul, 2003 nr. 1. P. 44.
25. Каппелер. А. Росія як поліетнічна імперія... С. 174.
26. CuşcoA. Şarov I. Identitatea naţională a basarabenilor în istoriografia rusă din secolul XIX // Basarabia: dilemele identităţii. Iaşi, 2002. P. 34.
27. Plakans, Andrejs. The Latvians. A short history. Stanford: Hoover institution press, 1995. P. 106.
28. Довідник з історії України. / За ред. І. Підкови та Р. Шуста. Київ, 1999. Т. 2.
29. Миллер. А.И. Империя Романовых и национализм... С. 82.
30. См.: Сталюнас Д. Идентификация, язык и алфавит литовцев в российской национальной политике (1860-егоды) // Ab Imperio.2005.№ 2; Долбилов М.Д/ Превратности кириллизации: Запрет латиницы и бюрократическая русификация литовцев в Виленском генерал-губернаторстве в 1864 — 1882 гг. // AbImperio.2005.№2.; Токть С. Латиница или кириллица: проблема выбора шрифта в белорусском национальном движении во второй половине XIX — начале XX века // Ab Imperio. 2005.
31. Basarabia, 1907. Nr. 10(59).

Часть 2.

Бессарабия — взгляд из-за Прута

Специфика румынского проекта нациостроительства состояла в том, что в состав воображаемого «идеального Отечества» включалась значительная часть этнических румын проживала вне территории румынского национального государства. По оценке на 1900 г. в венгерской части Австро-Венгрии (историческая область Трансильвания и прилегающие к ней регионах Банат, Кришана и Марамуреш) проживало 2,8 миллиона румыноязычных жителей, а в австрийской Буковине и российской Бессарабии 230 тысяч и 1 миллион, соответственно¹. Все румынские земли объединял окраинный статус. Бессарабия была окраиной Российской империи, Буковина — Австрийской, а Трансильвания — Венгерского королевства.

Румынский национализм, как и другие восточно-европейские национализмы развивался преимущественно в рамках «немецкой модели» понимания нации. Румыны определяли себя через общее происхождение, единство языка, общую историю, особую духовность². Подобная трактовка не допускала каких-либо вариантов в определении национальной идентичности на всем «румынском пространстве», в которое неизменно включалась и Бессарабия.

К началу XX в. в румынском национализме окончательно оформилась концепция объединения всех «румынских исторических провинций» в унитарное национальное румынское государство. В разработке идеологии «Великой Румынии» принимали участие различные общественные и государственные деятели, и в первую очередь, известные румынские историки: Н. Йорга, К. Джуреску, А. Ксенопол, И. Нистор и др. Их усилия были направлены на поиск аргументов, которые подтверждали бы этнические, исторические и географические права Румынии на территорию Буковины, Бессарабии, Трансильвании и Баната. Эта идея интенсивно пропагандировалась как внутри страны, так и за ее пределами³.

Наиболее полно бессарабская проблематика нашла отражение в творчестве одного из самых авторитетных националистов начала XX в., историка, Николае Йорги, считавшегося главным «специалистом по Бессарабии». Он, как и подавляющее большинство румынских националистов, считал бессарабцев неотъемлемой частью румынской нации. Выражая идею символического присвоения Бессарабии, Йорга писал: «Мы знаем, что в Бессарабии живут румыны. Мы знаем, что никто не смог заставить их отказаться от древних традиций и не сможет заставить никто... Мы обещаем, что отдадим все лучшее, что в нас есть, веру и труд... чтобы старинная несправедливость была ликвидирована и свободная национальная жизнь господствовала и над этим краем тьмы и рабства, краем, куда нас зовет наше вечное право»⁴. Основой «румынскости» Бессарабии Йорга провозглашал местное крестьянское население. Он противопоставлял молдавских крестьян полиэтничному и космополитичному населению городов. О крестьянах он писал: «Те, кто живут в этих деревнях, высокие, красивые и сладкоречивые люди, люди полные милосердия и сочувствия ко всем бедам, полные чувств ко всякому страданию, подчинению государственной власти, которые, как они думают, посланы Богом, чтобы испытать Его избранных... Эти люди — румыны»⁵.

Впрочем, не стоит рассматривать Йоргу как идеалиста, не отдававшего себе отчета  в существовании заметных отличий идентичности жителей Румынского королевства и Бессарабии и об особенностях самосознания бессарабского образованного класса. Йорга писал: «Бессарабские священники – “молдаване”, рады, когда могут вести службу по “молдавским” книгам, написанным на кириллице (cu buchi) (т.к. многие не знают латинской грамоты, на которой пишем мы)»⁶. Задачу румынского национализма в Бессарабии Йорга видел в пробуждении «румынского духа» среди бессарабских молдаван: «Мы работаем на скорейшее пробуждение всего народа. Непонимание на верху и беспомощность необразованных, бедных низов должны быть прекращены. Не будем щадить сил для того, чтобы достигнуть там (в Бессарабии – О.Г.) результата. И тогда, когда [соберется] до последнего конца национальная территория, у миллионов людей будет одинаковое чувство, одинаковое самосознание, одинаковая гордость, мы ответим на какой дороге остались чужаки, которые когда-то были господами на земле наших предков»⁷.

Важно заметить, что «бессарабский вопрос» все же не являлся ключевой проблемой для румынского национализма. Его актуализация в «Старом королевстве» была по большей частью заслугой политических эмигрантов — выходцев из Бессарабии. В конце XIX — нач. XX вв. это было связанно с такими деятелями как Морузи, Хашдеу и Стере, которые через публикации книг и статей способствовали включению Бессарабии в румынское символическое пространство⁸.

Роль Румынии в поддержке националистов на территориях, населенных румынами, за пределами страны была различной. Трансильвания и Буковина были более приоритетными в этом отношении. Только в период с 1892 по 1895 г. румынское правительство израсходовало 723900 лей только на поддержку румынских церквей и школ в Трансильвании из общей суммы 2 миллиона, выделенной на поддержку румынских организаций за рубежом⁹. В Бессарабии в нач. XX века речь шла лишь о единичных стипендиях для выходцев из Бессарабии на обучение в вузах королевства и финансовой помощи через посредство частных лиц, прежде всего, Константина Стере¹⁰.

Румыны за пределами Румынии и Бессарабия

Помимо Бессарабии «румынское пространство» также включало в себя ряд территорий Австро-Венгрии, населенных преимущественно румынским населением: Буковину, Трансильванию, Банат, Марамуреш и т.д.

Буковина, по выражению А. Тейлора, «забытая провинция» Австро-Венгрии, во многом внешне напоминала Бессарабию. Неоднородный этнический состав, который в эпоху роста национализма делал край потенциальным объектом для соперничества румынского украинского и австрийского проектов. По данным австрийской переписи 1910 г. румыны составляли только треть населения герцогства и составляли большинство в южных районах. По этнической неоднородности населения и социальной структуре Буковина была схожей с Бессарабией. Особенно было заметно сходство с северными уездами Бессарабии. Среди провинций австрийской части дуалистической монархии за исключением Далмации, Буковина характеризовалась самым низким уровнем грамотности населения: 24.55 % среди мужчин и 16.9% среди женщин¹¹.

Схожим был уровень урбанизации. Румыны вместе с украинцами были в основном сельскими жителями, в то время как в городах доминировали немцы и евреи¹². Структура населения Бессарабии была аналогичной, за исключением того, что место немцев в общественной иерархии занимали русские.

Румынское общество Буковины отличалось большей политической мобильностью. Политические и культурные организации начали появляться в крае еще в середине XIX в. Так, в 1865 г. по примеру «Трансильванского общества румынской литературы и румынского народа» в Черновцах создается «Общество румынской культуры и литературы на Буковине» (Societatea pentru Literatura şi Cultura Română în Bucovina). В последние десятилетия XIX в. существовал ряд групп, добивавшихся открытия кафедры румынского языка в Черновицком университете¹³. Издававшиеся обществом периодические издания  пропагандировали современную румынскую литературу и стандартизированный румынский язык¹⁴. Политические организации буковинских румын отличались умеренностью и в своих требованиях не шли дальше культурной автономии.

Большой вклад в формирование национальной идентичности внесла православная церковь. Однако, следует заметить, что православная церковь на Буковине, как и в Бессарабии, обслуживала интересы полиэтничного населения. Это отличало Буковину и Бессарабию от Трансильвании, где к православной и униатской конфессиями принадлежали исключительно румыны¹⁵.

Общими чертами в процессе формирования национальных идентичностей в Бессарабии и на Буковине было сильное влияние домодерного самосознания и региональной традиции. Вплоть до конца XIX в. рядом местных активистов предпринимались попытки утверждения региональной «волошской идентичности», ключевым признаком которой выступала принадлежность к православию. Этот проект должен был объединить как местных русинов так и румын. В частности идею «буковинской нации двух языков» отстаивал епископ Евгений Гакман¹⁶. На схожей основе православной идентичности и памяти о принадлежности к Молдавскому княжеству строилась традиционная идентичность бессарабских крестьян.

Трансильвания входила в венгерскую часть Австро-Венгрии. Венгерский проект нациостроитльства предполагал форсированную мадьяризацию в границах субимперии

Еще в 1868 г. в Венгрии был принят закон о национальностях. Первая статья закона гласила, что все жителей Венгерского королевства представляют собой «единую и неделимую венгерскую нацию»¹⁷. Закон гарантировал формальное равенство всех жителей страны, однако, в реальности закон не гарантировал прав национальным меньшинствам и фактически положил начало политике мадьяризации. Наиболее ярко эта политика проявилась в сфере народного образования. По школьным законам 1879, 1883, 1891 гг., а также по знаменитому закону Аппоньи 1907 гг. даже в униатских и православных церковных школах, бывших традиционно румынскими, предполагалось увеличить количество часов преподавания на венгерском языке.¹⁸ Школы, в которых невозможно было в полной мере преподавание на венгерском, нередко закрывались. Надо отметить, что политика мадьяризации приносила определенные плоды. Если в 1848 г. венгерское население (без учета Хорватии) составляло 41 %, то в 1910 г. его численность возросла до 54 %¹⁹. В российской Бессарабии в это время шли сходные процессы. В 60-80-е гг. молдавский язык был полностью вытеснен как из светских школ, так и церковно-приходских школ. Власти Российской империи в Бессарабии добились гораздо больших успехов в русификации системы образования, чем их венгерские коллеги в деле мадьяризации. Это объясняется несколькими факторами. Во-первых, система образования в Бессарабии складывалась уже при российском правлении и изначально была ориентирована на задачи империи. Во-вторых, православная церковь в Бессарабии была непосредственно подчинена российскому Синоду и не имела автономного и тем более не воспринималась как «национальная», в отличие от православной и униатской церквей в Трансильвании. Даже сама конфессиональная разнородность Трансильвании (румыны примерно в равной пропорции принадлежали к униатской и православной конфессии, в то время как венгры и немцы исповедовали в основном католицизм и протестантизм) заставляла адептов мадьяризации проводить более гибкую политику в сфере образования и богослужения.

Определенный интерес представляет сопоставление отношения к румынскому национальному движению со стороны венгерских и русских властей. Вплоть до начала XX в. венгерские правительства не воспринимали процессы национальной консолидации и требования трансильванских румын всерьез и не осознавали до конца опасности последствий проведения агрессивной мадьяризации. У правящих кругов Венгрии сложилось представление о румынском национализме, как о деятельности небольшой группы «агитаторов» и «мятежников», действовавших при поддержке из-за рубежа, т.е. из Румынии²⁰. Для бессарабской политической элиты начала XX в. было характерно схожее отношение к молдавской проблеме. Общим местом в полицейских рапортах и отчетах губернаторов стало постулирование тезиса о «беспроблемности» местного молдавского населения и его невосприимчивости к панрумынской агитации. Отметить что интенсивность движения во много и не давала поводов для беспокойства. Однако события 1906 — 1907 гг. заставили власти внимательнее относиться к проблеме молдавского национализма и румынского ирредентизма. В 1909 г. был завербован Г. Мадан, целью которого было наблюдение за сепаратистскими течениями в Бессарабии, а также за румынским вопросом в Румынии и Австро-Венгрии²¹. В контексте доклада интересны суждения Мадана о «трансильванском вопросе». В своем сообщении «Заграничный» писал: «Венгрия для правильного изучения и прослеживания национальных течений имеет специальный департамент национальностей. Руководители Трансильванских румын получают щедрую материальную поддержку от Румынии. В последние годы венгры привлекли на свою сторону несколько румынских элементов; для большего престижа и соблазна дали им отличные служебные и общественные положения и некоторых из них поставили во главе 3-х румынских журналов..., основанных Венгерским правительством специально для борьбы с сепаратизмом и для проведения идей мадьярской культуры и государственности, братства и единения с венграми. Судя по румынской печати, это ужасно портит панрумынской пропаганде»²². В 1910 г. венгерское правительство (в лице тогдашнего пример-министра Иштвана Тисы) пойдет на прямой диалог с лидерами румынских националистов, в том числе с теми, кто придерживался радикальных взглядов. Задачей Тисы была попытка переманить румын на свою сторону. Однако, в ходе переговоров (которые шли с 1910 по 1914 г.) выявились существенные противоречия. Максимум что могло предложить венгерское правительство — это культурная автономия, в то время как планы румынских лидеров к этому моменту предусматривали определенные политические требования²³. Несмотря на то, что переговоры так и не привели к желаемому примирению, сам факт изменения тактики венгерского правительства остается показательным.

Опыт венгерской Трансильвании по созданию «управляемого национализма» очень важен. Ссылка на румынские проправительственные журналы возникает у Мадана неслучайно. Еще будучи «личным агентом» губернатора Харузина, он оказывал определенное влияние на восприятие губернскими властями «национального вопроса». Вплоть до отставки Харузина Мадан осенью 1908 г. он издавал за государственный счет проправительственную газету «Молдованул». Возможно, процитированное выше сообщение «Заграничного» было попыткой обратить внимание нового губернского начальства на «молдавский вопрос» и призывом возродить политику «управляемого национализма».

* * *

Положение молдаван среди народов, населявших Российскую империю, было неоднозначным. В зависимости от набора изначальных критериев классификации они могли либо приближаться к центру, представленному большой русской нацией, либо отдаляться от него. В общем виде их можно было охарактеризовать как православных инородцев, лояльных династии и властям. Несмотря на «историчность» их прошлого, во второй половине XIX — начале XX вв. они воспринимались скорее как малый крестьянский народ, с сильно русифицированной элитой и слабо развитой культурной жизнью. В этом отношении их место в имперских иерархиях было в одном ряду с литовцами, латышами, карелами и белорусами (в случае если последние не рассматривались как часть русской нации).

По интенсивности процессов модернизации и утверждения форм модерной идентичности, Бессарабия были одной из наиболее отстающих окраин, спецификой которой было позднее формирование молдорумынской национальной интеллектуальной элиты.

В контексте румынского национального проекта Бессарабия также занимала маргинальное положение. Круг активистов, агитировавших за культурную и политическую пропаганду среди молдаван, был невелик и состоял в основном из политических эмигрантов из Российской империи. На протяжении всего рассматриваемого периода Трансильвания, Банат и Буковина оставали оставались приоритетными объектами румынского ирредентизма. В сравнении с «румынскими провинциями» Австро-Венгрии процессы национальной эмансипации и утверждения современной румынской идентичности в Российской империи были значительно замедленными.

1. Hitchins, Keith. Rumania: 1866-1947. Oxford: Oxford University Press, 1994. P. 202
2. Boia L. Istorie şi mit în conştiinţa românească. Bucureşti, 1997. P. 15.
3. Григоришин С.Украина во внешнеполитических концепциях Румынии// Украинская государственность в ХХ веке (Историко–политологический анализ). Киев, 1996.
4. Iorga N. Un centenar // Neamul românesc, 1912. nr. 53.
5. Цит по: Cuşco A. Between nation and empire: Russian and Romanian competing vissions of Bessarabia in the scond half of XIX-th and early XX-th century. Budapest, 2008. P. 113.
6. Iorga N. Veşti din Basarabia // Sămănătorul, 1904. nr. 52.
7. Idem. Comemorarea pierderei Basarabiei (речь, произнесенная в Бухаресте 16 мая 1912 года // http://biblioteca.euroweb.ro/iorga.htm.
8. Подробнее см.: Cuşco A. Between nation and empire... PP. 306 – 385.
9. Hitchins, Keith. Rumania... P. 212.
10. Раух А.Б. Бессарабский вопрос и деятельность Константина Стере в Бесарабии в период первой русской революции \\ Международные отношения в новое и новейшее время. СПб., 2005.
11. Bukovina Handbook. London, 1919. P. 20.
12. Livezeanu, Irina. Cultural Politics in Greater Romania: Regionalism, Nation Building, and Ethnic Struggle, 1918-1930. Cornell University Press, 2000. P. 54.
13. Старик В. Від Сараєва до Парижа. Буковинський Interregnum. 1914 – 1921. Чернівці: Прут, 2009. С. 73.
14. Hitchins, Keith. Rumania... P. 237.
15. Ibidem.
16. Старик В. Від Сараєва до Парижа... СC. 42 – 43.
17. Istoria României. Transilvania, Vol. II, Cluj-Napoca, 1997. P. 118.
18. Закон Аппоньи требовал обязательного знания венгерского языка выпускниками всех национальных школ. Istoria Transilvaniei P. 79.
19. Контлер K. История Венгрии. М., 2002. С. 385.
20. Hitchins, Keith. Rumania... Р.P 215 - 216.
21. ANRM., fond 297, inv. 1, dosar 98, filele 130 verso-131
22. Ibidem. 183-183 verso
23. Hitchins, Keith. Rumania... PР. 224 - 228.