Литературная борьба на первом этапе "эры Чаушеску" (1965-1971)

Готовя это сообщение, я, как, наверное, многие из нас, внимательно пере­смотрел свои прежние работы, посвященные указанной теме. Можно ли упрекнутьсебя в столь очевидных сегодня натяжках, нарочитых конформистских искаже­ниях? Отчасти, конечно же, можно. Не позволительно забывать и о том, что исследование литературы велось в те годы в отсветах некоего притягательного близкого будущего, наступление которого представлялось неминуемым. Это на­ложило свой отпечаток на освещение литературного процесса, во многом обус­ловило и натяжки, и неверные оценки, и сомнительные прогнозы.

Сегодня будущее того прошлого, которое мы пытаемся осмыслить, утверждается на наших глазах. И оно ничуть не похоже на то, что виделось нам в наших представлениях. Но как бы там ни было, часто ли выпадает исследователю такаяудача — въявь наблюдать становление новой эпохи и попытаться в свете истин, предлагаемых ею, восстановить подлинную картину развития литературы про­шлого, отбирая ценное в ней и отбрасывая наносно-утопическое?

Удивительный факт: нечто подобное — пусть и в отдаленном совпадении — могло показаться многим и в Румынии середины 60-х годов, столь неожиданнымипредставлялись наступавшие тогда перемены.

В исследованиях и пособиях прошлых лет моaжно найти пространные и весьма схожие — ибо обработаны они были одним и тем же идеологическим наждаком — характеристики параметров названного исторического отрезка. Немало высоких слов сказано о решениях IXсъезда РКП (июль 1965 г.), определившего ближайшие годы как этап консолидации завоеваний социализма и избравшего для реализации новых задач генеральным секретарем ЦК РКП Николае Чаушеску.

В августе того же года была принята новая конституция, содержавшая ряд при­влекательных положений о принадлежности всей власти в стране народу, о нерушимом союзе рабочего класса и крестьянства и т. д. АX съезд РКП выдвинул в августе1969 г. задачу построения в Румынии всесторонне развитого социалистического общества. В этой связи перед идеологическим фронтом вставала задача формирования своегорода «всесторонне развитого социалистического сознания» путем воспитания — как указывалось в решениях съезда — «боевого, воинствующего отношения к отсталым взглядам, к влиянию буржуазной идеологии и формирования моральных черт, соот­ветствующих новым отношениям, установившимся при социалистическом строе» [1].

В первые годы своего правления Н. Чаушеску неоднократно заявлял: «Борясь

* Фридман Михаил Владимирович — д-р филол. наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения и балканистики РАН.

60

за ангажированное искусство, твердо стоящее на почве марксистско-ленинской идеологии, наша партия выступала и выступает за широкое многообразие стилейи творческих манер. Отметая иные узкие позиции в прошлом, иные жесткие подходы к сущности искусства, партия поддерживает стремление писателей, всехдеятелей искусства страны к совершенствованию мастерства, к обогащению средств выражения, к постоянному творческому обновлению. Мы исходим изтого, что разнообразие стилей и художественных форм еще более убедительно передает содержание, делает его более доступным для человека, во имя которогои творится искусство» [2. Р. 144]. Столь же упорно повторялась мысль, что искусство должно соответствовать «новому философскому и социальному кли­мату», сущностью которого является социалистический гуманизм.

Но эта была лишь видимая часть айсберга. По мере упрочения своих позиций новый генсек все меньше упоминал о разнообразии стилей, все настойчивее повторял,что «литература есть идеология и пропаганда в самом благородном смысле слова, весьма действенный фактор воспитания патриотизма». А дело было в том, что Н. Чаушеску чутко уловил в настроениях широких масс, в том числе и творческой интеллигенции, стремление отождествлять понятие свободы (жизни, труда, твор­чества) с освобождением от догматических тисков, ограничений, репрессий, ини­циатором которых выступал Советский Союз. Подыгрывая этим настроениям, генсек РКП широко использовал приемы временного ослабления идеологических, цензурных запретов, реабилитации незаслуженно репрессированных прежним режимом, критики его политических ошибок. Так, например, был полностью оправдан Л. Пэтрэшкану, один из основателей РКП, видный теоретик партии. Настойчиво повторялась фраза, послужившая важной «уликой» в обвинительном акте Пэтрэшкану: «Прежде чем стать коммунистом, я был рожден румыном».

Развенчивая политику своего предшественника Г. Георгиу-Дежа и его соратников, Чаушеску наносил удары прежде всего по тем из них, кто был известен своимисоветскими связями, просоветскими настроениями. Были реабилитированы девят­надцать членов РКП, репрессированных в годы сталинщины в СССР. Все делалось с таким расчетом, чтобы создать самые благоприятные условия для утверждения в Румынии, в партии, ее идеологических структурах элементов «национально окрашенного социализма». С каждым новым годом эти элементы будут все ощутимее сказываться в самых различных областях жизни страны. Модной оказалась фраза Жореса: «При малом интернационализме отдаляешься от родины, при большом — приближаешься к ней» [2. Р. 91 ]. Отметая всякие обвинения в национализме, Н. Чаушеску пояснял: «Некоторые могли бы сказать: „Вот они, румыны,— наци­оналисты, только и твердят, что о развитии каждой нации, каждого народа, забывая об интернационализме... Если желание построить в Румынии коммунизм есть национализм, тогда что ж — мы действительно националисты"» [2. Р. 90].

Так постепенно готовится новый этап в драматической истории румынской литературы: если до 1965 г. ей вменялось в обязанность воплощать в художе­ственных образах — как реальную действительность — иллюзию мировой ком­мунистической революции, осуществляемой под водительством Советского Союза,теперь ей надлежало утверждать своими специфическими средствами не менее иллюзорный процесс рождения национал-коммунистического общества.

В некоторых прежних своих статьях я пытался проследить ход развития румынской литературы последних пяти десятилетий как череду трех экстремистских «обледе­нений» — правого, затем левого и, наконец, «право-левого» — и между ними — трех призрачных «оттепелей» [3]. И если тоталитаристские «стужи» раздирали начасти тело литературы, то «оттепели» пытались эти части вновь слить воедино, подчеркивая их взаимодополняемость, жизненность сосуществования. При подобномподходе есть основания утверждать, что за постдогматической «оттепелью» конца 50-х — начала 60-х годов следует чаушесковская, преднационально-социалистическая, во время которой вождь РКП стремился насаждать новую утопию средствами неэкстремистскими, но уже содержавшими в себе зерна будущего экстремизма. Так, если судить по данным справочников, хронологических словарей, пособий,

61

это были годы добрых начинаний в самых различных сферах литературной жизни, глубоких творческих поисков, подлинных художественных удач, преждевсего в поэзии. В мире литературоведения благотворно сказались возможности восстановления связей с замечательными достижениями румынского литературове­дения межвоенной поры, а также с европейской литературой, на ниве которой герменевтика изобретательно обновляла критический инструментарий. С особым интересом изучают румынские специалисты достижения структуралистской критики,различные формы проявления «творческой» критики, при которой само произведение как бы отходит на задний план, методы постижения скрытой структуры произведенияв ее феноменологическом аспекте. Не меньший интерес вызывают ставшие доступ­ными труды и концепции Лукача, Фишера, Гароди, Гольдмана, Альтуссера и др. Вместе с тем, активными участниками литературной жизни остаются и многиеведущие теоретики 50-х годов: часть из них отчаянно отстаивает давно обесце­ненные, «классические» формы теории соцреализма, большинство, однако, вы­казывает все большую открытость по отношению к новациям эпохи.

Вполне естественно, что в эти годы важнейшим полем литературоведческих сражений становится наследие. При этом необходимо уточнить: в отличие от других «оттепелей», речь теперь шла не столько о переосмыслении ценностей прошлого всвете новых требований эпохи, сколько о восстановлении исторической истины, подвергшейся в ходе двух экстремистских «обледенений» чудовищным фальсифи­кациям. Вот когда зазвучали в полную силу слова Дж. Кэлинеску, автора самой полной истории румынской литературы: в ней он видел историю подлинных ценностей,причем критика и история литературы оказывались в ней равноправными участ­никами литературного процесса. При этом в ряде случаев историко-функциональныйподход должен был уступать кое-какие свои привилегии генетическому, подкреп­ленному множеством документов и архивных свидетельств.

В ином, гораздо более правдивом свете предстал в эти годы перед читателем вклад в литературоведение таких крупных критиков, как вождь движения «Жу-нимя» Т. Майореску, ментор «сэмэнэторизма» Н. Йорга, главный идеолог «по-поранизма» Г. Ибрэиляну, автор теории «синхронизма» Э. Ловинеску и многиедругие. Обширные, по-новому оснащенные документальным материалом труды были посвящены румынскому символизму, экспрессионизму, а также всем на­званным выше течениям. Особенно выделялись труды 3. Орни в этой области. Монографические исследования посвящены творчеству крупных поэтов Элиаде Рэдулеску, А. Мачедонски, М. Эминеску, Дж. Баковии, О. Гоги и др.

И все же с самого начала исследуемого этапа дают о себе знать резкие расхождения как в оценке тех или иных явлений наследия, так и в пониманиисамой задачи восстановления исторической истины. Усиливается влияние идей импрессионистской критики, наиболее яркий представитель которой, Н. Мано-леску, защищает теорию «неверного чтения», свободного от обязанностей верной передачи содержания. Его последователи начинают борьбу с четырьмя «пред­рассудками»: «информации и научного подхода», «утвердившихся иерархий»,«идеологии» и «идеологической нетерпимости». Главным аргументом выступает утверждение, что «критическое откровение возможно лишь тогда, когда существует особая близость между критиком и исследуемым автором» [4].

Но в эти же годы появляются труды А. Марино, в том числе его «Введение в литературную критику», в котором особый упор делался на различии междубесплодным эстетизмом и действенной эстетической критикой.

И все же куда более значимым было происходившее в это время новое размежевание между идейно-эстетическими течениями, пользовавшимися в меж­военные годы особым влиянием и популярностью и возродившимися в новых , формах в результате чаушесковской «оттепели». Последовательными сторонни­ками восстановления исторической истины выступали ученики Э. Ловинеску, автора теории «синхронизма», руководителя литературной школы «Сбурэторул».В. Стреину, Ш. Чокулеску, П. Константинеску и другие издают учебники, истории литературы, регулярно выступают в прессе, читают курсы в университете.

62

С новой силой звучат положения теоретика «синхронизма» о важности учета опыта инонациональных культур, о том, что культура прошлого жива, действенналишь постольку, поскольку сна вписывается в общий поток развития мировой культуры, а национально-самобытные ценности — поскольку они поддаются воп­лощению современными художественными средствами. Именно этими специали­стами была предложена верная оценка прозы М. Эминеску, а также его не-опубликозанных стихов, пьес, десятилетиями томившихся з архивах.

Между тем, при явной поддержке нового руководства РКП, все чище и откровеннее звучат со страниц газет, журналов, монографических исследований полоса

тех, кто стремился — пока еще взавуалированной форме - реанимировать отдельные

элементы таких традиционалистских, правых течений, как «гындиризм»[1], «сэмэнэ-торизм"[2], служивших идеологической пищей для самых ретроградных политических сил межвоенного периода. Начинается новый поход за возрождение я культуре духа«ромынизма» как некой мистической квинтэссенции духовного наследия народа. Литературе надлежало — по убеждению неотрадиционалистов — всячески защи­тить себя от «тирании иноземных образцов», всецело отдавшись поискам «истинно румынского архетипа». Традиции, идущие из глубин тысячелетий и не искаженные«чужеродными» примесями, запечатленные в легендах страницы истории, село хак «хранитель народно-этического кодекса» — таковы излюбленные тезисы те­оретиков национальной идеи.

Нетрудно понять, что главной мишенью этих теоретиков была школа «синхро­нистов». По мнению М. Унгяну, О. Гидирмика и других певцов «ромынизма», труды этой школы не выходили за рамки «стилистических упражнений». Резким атакамподвергаются серьезные труды, посвященные наследию Т. Майореску, Э. Ловинеску. О. Денсушяну, Дж. Кэлинеску, Л. Благи и др. Авторов обвиняют в «техницистскомснобизме», «чрезмерном обилии фактов, почерпнутых в книгохранилищах». «Объек­тивное существование произведения должно раскрываться путем субъективного насилияисследователя»,— утверждалось в одной из статей. Отсюда и конкретный вывод: «Мы на стороне Йорги, мы — за последовательность даже в заблуждениях» [5].

Без шумных постановлений постепенно отстраняются от ведения постоянных рубрик в прессе сторонники школы Э. Ловинеску, их место занимают бойкиезащитники традиционных ценностей, мистических «истин», столь легко откры­ваемых средствами импрессионистской критики. Критик К. Регман имел все основания утверждать, что в литературной прессе «то, что вчера выглядело проявлением минимарксизма, теперь выступает в форме миниметафизики». Обэтом все тревожнее напоминал крупнейший прозаик послевоенного периода М. Преда, тот самый, что на одной из встреч с Н. Чаушеску пригрозил покончитьс собой, если ему будут навязывать догмы соцреализма. Увы, большой писатель не подозревал тогда, что неменьшая опасность угрожала литературе справа, состороны, как он писал, «восторженных поклонников вымерших ретроградных литературных течений» [6]. Оказалось, что они и вовсе не вымерли...

Столь же непримиримые разночтения выявились и в ходе продолжавшейся долгие годы дискуссии о сущности реализма. Что касается проблематики лите­ратуры соцреализма, то она почти полностью исчезла со страниц разных пуб­ликаций безо всяких официальных некрологов. Теперь речь шла о другом: в большинстве произведений этих лет в той или иной мере затрагивались событиянедавнего прошлого, 50-х годов, «навязчивого десятилетия», по определению того же М. Преды. Так получилось, что за литературой пятидесятых годов безо всякой дистанции следовала литература о пятидесятых годах. Этой внезапнойломкой, этой торопливой переоценкой и были обусловлены особенности новых

63

произведений, как и параметры самой дискуссии о реализме. Палитра мнений оказалась достаточно разнообразной — от сторонников возобновления традиций критического реализма 30-х годов до тех, кто доказывал возможность обогащения реализма элементами модернистских новаций, от теоретиков, обосновывавшихнеобходимость сосуществования реалистического и модернистского направления до тех, кто считал единственно пригодными для решения новых задач разоблачения догматического периода лишь приемы модернистского искусства, нового романа,антиромана, романа «ониризма» (сновидческих озарений) и т. д.

О последствиях многолетних полемик убедительно свидетельствовали полки книжных магазинов. Если в первые годы «эры Чаушеску» на прилавках можнобыло увидеть множество произведений, в которых деэпизация повествования достигала чрезмерных форм — герой оказывался вытесненным из пределов ро­манной конструкции, сознание человека выступало как некое самостоятельноеобразование, неподвластное законам объективного мира,— то к концу этапа победу торжествовали сторонники традиционного реализма, получившего под­держку и в партийных документах, и в выступлениях руководителей Союза писателей, прежде всего, 3. Станку. При этом еще не отмененная, но лишьслегка урезанная формула генсека «многообразие стилей» делала возможным появление наряду с этими произведениями и романа психологического реализма(М. Преда), романа-эссе (А. Ивасюк), и фантастической прозы (А. Баконски), и прозы магического реализма (Ф. Нягу, Ш. Бэнулеску, Д. Р. Попеску).

Оживленные споры вызвали герои-«чудики» Н. Вели, Д. Р. Попеску и других, ибо они ничуть не вписывались в схему «положительного» персонажа литературы,который проектировали тоталитарный режим и его пропагандистский аппарат. Тот «карнавал относительности», который возникал в произведениях этих пи­сателей, представлялся официозным законодателям литературы прямым вызовом всей социалистической системе.

Развязка наступила в ноябре 1971 г. Выступая на пленуме ЦК РКП, Н. Чаушеску недвусмысленно осудил тенденции «недооценки прогрессивных национальных и социальных традиций». Решения пленума открывали широкий путь для становления новой концепции румынской культуры, в которой левый и правый экстремизм находили с каждым годом все больше точек соприкосновения. То была теория протохронизма — опережающей роли румынской культуры в Юго-Восточном ареале, а то и шире. На протяжении следующего этапа (после 1972 г.) появятся много­численные работы, посвященные этой новой концепции, которая еще больше углубит разрыв между традиционалистами и новаторами в румынской культуре.

Итак, понять отличительные особенности рассматриваемого этапа возможно только при его осмыслении как составной части той череды этапов («обледенений» и «от­тепелей»), о которых говорилось выше. При таком подходе становятся зримыми как нити, ведущие от прежних этапов, так и те, что протягиваются в следующий этапнационально-социалистического тоталитаризма. Одновременно яснее улавливаются подвижные соотношения утопии и реальности в эти годы, традиционализма и евро­пеизма, а следовательно, национализации и интернационализации литературной жизни данного этапа, а также реалистического и модернистского письма (в едином организмевсей литературы, но подчас и в структуре отдельного произведения). Тем нагляднее становятся при таком взгляде взаимодополняемость отдельных, казалось бы несов­местимых литературных явлений, результативность их взаимодействия, историческая оправданность их сосуществования в целостном организме литературы.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Краткая история Румынии с древнейших времен до наших дней. М., 1987. С. 463.

2. Hamelet М. Р. N. Ceausescu. Biografie si texte selectate. Bucuresti., 1971. P. 144.

3. Новые проблемы, новые решения. М., 1992. С. 15.

4. Ungheanu M. Cronica // Ramuri. 1967. 15 XI. № 11.

5. Ghidirmic О. Post-scriplum la N. Iorga//Ramuri. 1971. 15 XI. № 11.

6. Preda M. Spiritul primar agresiv si spiritul revolutionar//Romania lilerara. 1968. 10 X. №1.

64

[1] «Гындиризм» (от названия журнала «Гындиря» /«Мысль»/) — правое идейно-эстетическое дви­жение межвоенного периода, основанное на концепции мистического православия и «диктатуры креста».

[2] «Сэмэнэторизм» («Сеятельство») — традиционалистское идейно-эстетическое движение первой
половины XX в., призывавшее литераторов к идиллизации сельской жизни, героизации прошлого,
воспеванию боярства и развенчанию капиталистических порядков.